Идущая навстречу свету - Николай Ильинский
Играть летом в городском парке одно удовольствие. Александр научился на теноре выдувать «ис-та-та», старался произвести ноту без фальши. Моцарт не сердился, стало быть, вечер проходил удачно. Александр подсчитывал дни, сколько оставалось ему тянуть лямку воспитанника, надеясь перейти на срочную службу и сразу же покинуть оркестр: он хотел копать канаву, но со всеми, во всяком случае нс хуже, чем другие. Музыкантом он мог бы быть тоже не хуже других, но тут все зависит от таланта, от наличия музыкального слуха. Ради матери, ради отчима, которые просят его продержаться еще немного в оркестре, он откровенно мучился, находя успокоение в чтении книг, а реже в написании заметок в газету.
— А кто тут у вас Званцов? — бесцеремонно войдя в комнату, где оркестр репетировал хор девушек из оперы Верстовского «Аскольдова могила», спросил дежурный. — Все посмотрели в сторону Александра, который невольно опустил вниз тарелки.
— Здесь он, а что? — насторожился капитан Молчанов.
— Завтра с утра в штаб армии? — И дежурный зачем-то показал руку с красной повязкой и белой надписью «Дежурный» на ней. — Генерал вызывает, — прищелкнул он языком. — Зачем? Не спрашивайте, не знаю… А если бы и знал, не сказал бы, — хитро подмигнул он и ушел.
Молчанов пожимал плечами и по привычке верхней губой пробовал нижнюю — есть ли щетинка. «Что-то натворил, стервец, — думал дирижер. — Честь на улице не отдал офицеру, а тот и донес… Нет, правильно говорит Наталья: пора в отставку и в Харьков, на ее родину, там никаких тебе генералов с секундомерами в руках!..» Окружили музыканты Александра, строго допрашивали, что натворил, а тот только бледнел и беспомощно разводил руками:
— Честное слово, ни слухом, ни духом…
— Будет тебе и слух, и дух, — язвил баритонист Суров.
— А за тебя и нас пенделями наградят-таки, — грозно предрекал валторнист Сема Гурфинкель.
— Не дрожи, Сашко, — поддерживал оробевшего Александра виртоуз малого барабана Митька Семенов, — меня не раз вызывали… Ага… И прогоняли!.. А я из одного оркестра — в другой, во всех военных оркестра уже лабал, только в кремлевском еще не довелось… Между прочим, тарелки, как и барабаны, во всех оркестрах нужны, особенно в военных… Не выгонят!.. Хочешь, я тебе про «Аскольдову могилу» расскажу?
— Мне только про могилу и слушать теперь! — воскликнул раздраженный Александр. — Хоть бы объявили, за что вызывают, за какой грех наказывать будут, а то вызывают — и все!..
— Была бы охота наказать, а грех всегда найдется, — сказал Семенов. — Меня не раз… ни за что… Ага!.. Я тебе чего про «Аскольдову могилу»… Они, — кивнул он в сторону музыкантов, — играют, а про что, про кого, кто написал, о ком, зачем — не соображают и не хотят знать… Потому что читать не любят!.. А ты много читаешь, мне это нравится, молодец!..
— А что тут знать, Дир и Аскольд… Их князь Олег обоих… под нож… Хоть и родственники!.. Ему власть в Киеве понадобилась…
— Во, а спроси у нашего Лемешева!.. Ни в зуб ногой… В башке пустота!.. Как и у Монти… Кстати, сегодня в городском парке, — вспомнил Семенов, — Монтя меня опять предупредил: в перерывах между танцами он будет концерты давать, на аккордеоне свой «Чардаш» пилить, а я чтобы подыгрывал на барабане. Ладно, нетрудно…
— Лучше подыгрывай, чем с Суровым бегать… Задирается он со всеми!..
— Классный баритонист!..
— И скандалист классный… Ты бы, Митя, подальше от него…
— А чего?… Я всегда ему на помощь… А он горой за меня!..
Все в оркестре ждали возвращения Александра. То, что он вернется, никто не сомневался — ничего уголовного не совершил, но все же… Особенно дрожал, капитан: не напрасно его подчиненного вызвали в штаб армии, чем черт не шутит… Хотя если генерал за дело берется, то черту делать нечего, позовут и дирижера — воспитывать надо подчиненных, а не только руками махать. Ждали тарелочника Званцова мрачным и перепуганным, а он явился радостным и сияющим, как солнце после темно-лиловых туч и грозового ливня.
— Вот! — в поднятой руке Званцов держал новенькую толстую книгу — С собственноручной подписью генерала!..
Оказалось, терелочника вызывали в штаб, чтобы поощрить — вручить роман писателя Николая Чуковского «Балтийское небо» за активное участие в военкоровской работе армейской газеты «Советский воин». Молчанов облегченно вздохнул: беда миновала! Он только погрозил пальцем Александру: больше, мол, так не шути!
Искренне радовался Семенов и сделал такую трель на своем барабане, что даже Лемешев, считавший себя мэтром, позавидовал мастерству Дмитрия. С этого момента Семенов и Званцов крепко подружились. Может быть, еще и потому, что оба играли на ударных инструментах — как говорится, сроднились с помощью профессии. Да и поговорить они могли только друг с другом — оба много читали и у них были общие интересы, особенно касающиеся музыки, ее истории, жизни композиторов. Именно Семенов ввел Александра в мир Глинки, Чайковского, Беллини, Верди, Бизе. В то время на экранах немало шло музыкальных фильмов, и ребята вместе их смотрели, обсуждали. А в городском парке с танцевальной площадки звучали старинные русские вальсы, польки, кадрили, и молодежь танцевала, веселилась, радовалась жизни.
— Сегодня Монтя ленится, — сказал Дмитрий Александру, — свой «Чардаш» не будет играть, поэтому в перерывах и я свободен!.. Сходим с девчонками? — нагнулся к Александру Семенов.
Александр отрицательно покрутил головой, краска залила его лицо — ему стало стыдно за прошлый раз. Недалеко от городского парка дремала темная узкая улочка. В один из таких же темных домов и привел Семенов два дня назад Александра. Их встретили две девицы, не совсем молодые, но ласковые, одна из них обожгла своим дыханием лицо Александра, и у него закружилась голова. Это впервые, такого с ним прежде не бывало: дело молодое, кровь горячая, почему бы и… И музыканты задержались. У Александра предательски дрожали от волнения и неизвестности руки, краснело лицо и в конце концов девице эта возня надоела, она со злостью оттолкнула его от себя и убежала, что-то не совсем приятное бормоча. Дмитрий, когда они возвращались в парк, расспрашивал друга, как все прошло, а тот отмалчивался, правду сказать стыдился и врать было неловко, да и не умел он складно врать,
