Суп без фрикаделек - Татьяна Леонтьева

«Тупица, – корила я себя и не могла остановиться. – Купилась на лохотрон. Мама копила, работала на трёх работах, а ты…»

– Сколько он тебе дал? – мама, заплаканная, появляется на пороге комнаты.

– Шесть тысяч.

Мама отсчитывает шесть тысяч, резко бросает на мой стол:

– Чтобы сейчас же взяла эти деньги и отнесла ему.

– Да я…

– Почему ты не позвонила мне? – с надрывом спрашивает она. – Ты хоть знаешь, у кого ты просила? Да ваш папаша всю жизнь давал какие-то копейки на маршрутку! Один раз не выдержала и написала ему, нужны были деньги на твоё лечение. И что ты думаешь? Без толку! Мне денег не даёт, а вам даёт на шоколадки – вы и рады, добрый какой папа, посмотрите-ка! А тёте Тамаре он знаешь что сказал?

– Ну, мама, такого уж быть не могло, – не выдерживаю я, – это тётя Тамара что-то перепутала.

– Быстро дуй к нему и верни ему деньги. И только попробуй не отдать! Или он тебе больше дал? Обманываешь?

– Нет! Не больше!

Я беру деньги, выхожу из дому и направляюсь к папе. Ехать долго, с пересадками. Нет, думаю я, это какой-то бред, такого быть не могло. Я вспоминаю соседку по огороду, тётю Тамару. Ну, она приятельствовала с родителями, но нельзя сказать, что дружила. Она могла неправильно понять, перепутать или, в конце концов, даже оклеветать! И вот так, из-за этой ошибки, мама все эти годы думает, что папа такой бессовестный и отказывался кормить своих детей? Хотя нет… Кормил или не кормил – это же факт. Не может же мама говорить «не давал денег», если он на самом деле давал? Значит, не давал? Но почему?

А может, ему самому не хватало? Не было денег – и всё? А сейчас вот появились – и он выслал?

К папиному дому подходить тоже как-то непросто. Как я ему всё это объясню? Или это он будет что-то объяснять?

Папа встречает меня на пороге растерянный.

Он живёт в уютной квартире с новой женой и двумя толстыми кошками. Мы с Полиной иногда ходим к нему в гости. Папина жена вкусно нас кормит, после обеда мы тискаем толстых кошек и пытаемся общаться. У Поли с этим полегче: она старше и папа для неё подольше успел побыть папой. Мне сложнее: я никогда не знаю, о чём говорить.

О самом папе я могу рассказать довольно много. Он фотограф, летает на дельтаплане и фотографирует город с воздуха. Поднимает тяжёлые гири и бегает по утрам. Умеет что-то вытачивать на токарном станке, рыть колодцы, строить и ремонтировать. Казалось бы, так много увлечений, но я никогда не могла сказать, о чём он думает, когда поднимает гири или летит на дельтаплане. Что его волнует. Есть ли у него какие-то проблемы. Счастлив он или нет… Папа был немногословен и о главном никогда не говорил. А спрашивать я не решалась, как будто такие вопросы задают на специальном языке, который я пока не освоила. Если бы меня спросили, хороший ли человек мой папа, я бы ответила, что да, пожалуй. Но меня всегда удивляло, что он – мой родственник, да ещё и такой ближайший. Что во мне есть его гены, что я на него похожа. Папа казался мне странным.

– Привет! Заползай! – пригласил папа, и я вошла в прихожую.

– Слушай, пап, – начала я скороговоркой, – в общем, мама просила тебе вернуть эти деньги. Спасибо тебе, и извини, в общем, вот… Пойду я…

– Подожди-подожди-подожди… – замотал папа головой. «Подожди» он произносил с мягкой «ж»: «подож'и». – Ну-ка проходи.

Я послушно разулась, прошла и села в кресло. Папиной жены не было дома.

– Это что ещё такое? – спросил папа и неловко рассмеялся.

Я пересказала то, что услышала в этот раз от мамы. Когда дошло до реплики тёти Тамары, я посмотрела на папу строго: в конце концов, если это правда, то хорошо бы услышать и объяснения.

У папы с лица не сходила растерянная улыбка.

– Какая ещё тётя Тамара? – Брови его поползли вверх. – Откуда она это взяла? Кому она это сказала?

– Ну какая-какая? Обыкновенная тётя Тамара, с огорода, – сказала я и начала раздражаться.

– Ерунда какая-то.

Папа снял очки и принялся протирать их клетчатым платком.

– Всё, пап, я пойду! – вскочила я с кресла.

Никогда мне не узнать никакой правды. От папиной неловкости и мне было неловко. Очень хотелось остаться одной и попытаться не думать обо всём случившемся.

– Подожди-подожди… – запротестовал папа и ухватил меня за локоть. – Ты что? Ты поверила? Ты сердишься? Не отпущу, пока не скажешь, что не сердишься. – И он уверенно сжал мою руку.

На мгновение мне стало страшно. А что если папа меня действительно не выпустит? Папа очень сильный. А что если он маньяк-убийца и это и есть тайна, которую они с мамой зачем-то хранят сообща все эти годы?

– Папа, пусти! – крикнула я и задёргала рукой.

– Не пущу! – сказал папа и продолжал неловко смеяться.

Выглядело всё это очень некрасиво.

– Я не сержусь, – наконец сказала я. – Всё нормально.

– Точно?

– Ага. Давай, мы ещё с Полей к тебе приедем в воскресенье…

– Ну ладно, – сказал папа и выпустил мою руку.

Через минуту я уже шла к остановке. И я действительно не сердилась.

На будущий год я опять набрала баллы только на платное обучение. И мама меня уговорила – я осталась учиться в Питере. Красную коробочку со стопками я почему-то хранила и взяла с собой. Иногда в общаге я разливала в них вино для гостей и говорила: «А вы знаете, сколько стоят эти стопки? Двадцать тысяч!» «Да ладно!» – удивлялись гости, и я рассказывала связанную с этими стопками постыдную историю. Мне казалось, что, если буду её рассказывать, она перестанет быть постыдной.

Но я ошиблась.

Потом мне казалось, что стопки – хранилище моего стыда и от них надо избавиться. Нет, я не выбросила их, они со временем сами разбились одна за другой.

Но что толку – я до сих пор помню их и рисунок на коробке.

Ещё я мечтала, что вот пройдёт много лет, окончу я Муху, стану известным иллюстратором, буду получать огромные гонорары. А мама ведь когда-нибудь выйдет на пенсию, и вот тут-то я и пришлю ей двадцать тысяч рублей. И