Расплата - Вакиф Нуруллович Нуруллин

Он все сразу вспомнил. Видениями поплыли перед глазами встречный мотоциклист, удар, носилки, уколы… Он вспомнил, как умолял врача: «Не отрезайте ногу, пожалуйста», и как врач приказал: «Наркоз!», и счет: один, два, три… А потом — полный провал памяти. Что же было? Ногу не отрезали, это ясно, это уже хорошо. Гасима! В машине скорой помощи она сильно стонала: «Умираю, умираю…» Была жива, наверное, спасли. А вот сможет ли она выступать? Артистка должна быть красивой… Гасима, Гасима… Ну, что его, Фалаха, понесло за ней бог весть куда? Надо же было дурню исполнить бабью прихоть… Фалах аж застонал от обиды на себя.

В палату вошла пожилая сестра и обрадовалась, увидев раскрытые глаза Фалаха:

— Очнулся, сынок? — она взяла его за руку, проверила пульс, по-матерински нежно вытерла пот со лба. — Как себя чувствуешь, родной?

— Спасибо… — Фалах не узнавал своего голоса, в горле было сухо, и Фалаху казалось, что он спит. — Когда не двигаюсь, ничего, терпимо. А стоит шевельнуться, боль в ноге адская, и в голове шумит.

— Скажи, слава аллаху, жив. А боль можно и потерпеть, сынок…

— Потерплю, апа, потерплю. А в какой я больнице, апа?

— В двенадцатой, родной.

— А вы не знаете, хромать я не буду?

— Не будешь, родной, не будешь. Срастется твоя нога и будешь бегать как прежде. Повезло тебе — операцию сам Марсил Хатипович делал, а это лучший хирург в городе. После его операций и не такие больные бегают… Так что считай себя счастливчиком, сынок.

— Апа, со мною вместе женщину привезли. Вы не знаете, как она?

— Ты это про артистку, сынок?

— Да, да, про нее.

— С ней все в порядке — стеклом ее немного поцарапало, да руку слегка вывихнуло. Сделали ей перевязку, вправили руку и домой отправили, даже не положили ни на день. Что таких-то в больнице держать, когда и тяжелым другой раз мест не хватает.

— Мне-то здесь долго лежать придется, вы как думаете, апа?

— Так ведь кто же знает, родной. По-всякому бывает. Один вроде бы и ранен тяжело, а выздоравливает, не успеешь оглянуться. А другой, с виду здоровый уже, а лежит полгода. Ты, сынок, главное, не волнуйся — как на ноги встанешь, и дня тебя здесь держать не будут. Выздоровеешь — в санаторий пошлют, там еще подлечишься. У тебя все опасности, считай, позади. А вот у парнишки, который на мотоцикле был, дела плохи — на волоске, как говорится, жизнь его…

Сердце Фалаха захолонуло, в глазах потемнело: «Бог мой! Значит, я не успел, мотоциклист попал в аварию, и я могу стать виновником его смерти…»

— Что с ним, апа? Он сильно ранен?

— Сильно, родной, сильно. Его, говорят, ударило вашей машиной и отбросило метров на пятнадцать. Смотреть на него, бедного, и то страшно.

— А операцию ему сделали?

— Операцию-то сделали, да крови он больно много потерял и головой, видно, сильно ударился. Как вчера вас привезли, так до сих пор в сознание и не приходил.

«Умрет, не миновать мне тюрьмы», — молнией сверкнула мысль, и Фалах, словно ослепленный этой страшной мыслью, обессиленно прикрыл глаза.

Сестра решила, что он просто устал от разговора, и встала:

— Отдыхай, сынок, уснуть попробуй, во сне легче проходит. — Она погладила Фалаха по голове и неслышно вышла.

Нет, теперь Фалаху было не до сна. Страшно хотелось пить. Он хотел попросить у сестры воды, но, узнав об умирающем мотоциклисте, позабыл обо всем.

Что он скажет Розе? А ведь она еще, наверное, ничего не знает и ждет его домой со вчерашнего вечера. И дочка Розалия беспокоится. Как она просила его, чтобы он приезжал пораньше. Ее «хорошо, папочка?» так и звенит в ушах. И он вернулся бы в субботу вечером, как обещал, если бы…

Фалах тяжело вздохнул. Сейчас, похоже, близко к полдню. Воскресенье…

То ли не прошло еще полностью действие наркоза, то ли дало себя знать волнение, а, может быть, вступившая в ногу тупая боль дала о себе знать, но Фалах впал в беспамятство, а потом забылся беспокойным сном.

3.

…Сон ли то был или явь, Фалах не мог понять. В дверях одиночной камеры, где его содержали как опасного преступника, стояла дочка. Она не решалась подойти к Фалаху, в глазах ее дрожали слезы.

— Папочка, зачем ты здесь сидишь? Потому что попал в аварию, да? И был выпивши? Мне тебя очень жалко. Тебе, наверное, страшно одному? Давай, папа, пойдем домой! Я тебе спою новую песенку, которую мы выучили в детском садике. И мама будет рада, она очень, очень скучает без тебя. А я тебе обещаю манную кашу есть и молоко пить даже с пенками, и капризничать не буду. Я ведь уже большая. А чтобы тебе дома не было одному скучно, как здесь, я даже в детский садик не пойду, а буду играть с тобой. Мы поставим телевизор в твою комнату и будем смотреть мультики. А потом ты мне сказку расскажешь или книжку почитаешь, ладно? А то мне никто ничего не рассказывает и не читает. Раньше ты читал или мама. А теперь тебя нет, и мама, расстроенная, все время ходит и даже сердится ни за что, ни про что… Ну, пойдем домой, обрадуем маму! И у Венеры папа есть, у Асии тоже есть, у всех ребят папы каждый день домой приходят, одного тебя все нет и нет. Помнишь, мы с тобой в прошлом году в зоопарк ходили, там слонов видели, львов, обезьян. Там, помнишь, обезьянка маленькая была, она теперь, наверное, выросла. Вот бы посмотреть! Ведь обезьяны быстро растут, не то, что люди. А хочешь, я тебе мамину песенку спою? Она сама ее придумала. Про маленького братика, которого вы мне обещали. А без тебя, мама говорит, она не купит мне братика… Она еще, знаешь, что хотела тебе сказать? Чтобы ты не боялся вернуться домой, что она сердиться не будет, мало ли, все бывает… Ну, вставай, папа, пошли! Ну, что же ты молчишь?!

…Не в силах Фалах ни встать, ни сказать хоть слово. Да и как объяснить шестилетней девчушке все, что с ним произошло. И не только ей, самому себе… А она смотрит