Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

Полковник широко улыбнулся, показав зубы курильщика. Брыли порозовели, и Клыков больше не выглядел покойником.

— Скажи ребятам, чтоб подготовили. Сам допрошу. Чистосердечное признание облегчает участь.

— Николай Иванович, учитывая состояние вашего здоровья…

— Заткнись! Видал я твою работу, молодо-зелено. Эх, что делать будете, когда мы, старики, страну на вас оставим? Все «психология» и чистоплюйство. Оперативный периметр, твою мать, обеспечить не умеют. Позорище.

Сказал уже без гнева, ворчливо и зачем-то щелкнул выключателем зеленой настольной лампы, звучным, как щелчок ружейного затвора. В свете лампы назойливый и тревожный стук часов из механизма, отсчитывающего минуты до взрыва, вдруг превратился в мерное сердцебиение притихшего здания.

— Москве доложим так: раскрыли банду антисоветчиков. Щупальца — за рубежом. Пока из управления пришлют своих архаровцев, мы уже провели работу, собрали улики, допросили, получили признания. Я на этом не то что собаку, целый питомник съел. Это всегда срабатывало. В одном ты дело говоришь: за английский девчонки надо уцепиться, хотя одно это зацепка слабая. Язык-то не запрещен, в каждой школе его учат. Может, она способная такая оказалась?

Господи, что он несет? Лицо Тихого при этом выражало почтительное внимание.

— Раз улик нет, значит, надо их найти, Анатолий! Пойти и найти. Ты меня понял?

Наконец-то старый кретин додумался до очевидного.

— За малолеткой и ее матерью — такую наружку, чтоб муха не пролетела! Чтоб день и ночь.

— Уже сделано, Николай Иванович.

— Эх, Анатолий, ну и задачка: убедить Москву, что алкашка-повариха и ворожский слесарюга — иностранные шпионы. Там ведь не идиоты сидят. Эх, если бы самиздатчики, безродные космополиты какие-нибудь откопались, связи с заграницей там — совсем другое дело, а тут сплошняком «то березка, то рябина», и поэтому только чистосердечное признание этого работяги может нам с тобой помочь. Понял?

Тихий понял. Понял, что дождался момента для главной улики.

— Николай Иванович, при обыске мы обнаружили нечто любопытное. Николай Речной прятал это под ванной. Говорит, что нашел в прошлом году на полу автобуса, когда ехал домой после ночной смены. Но врет плохо: дрожит, заикается.

Кожаная папка наконец открылась, и мягкое «щупальце» положило на стол перед полковником старую истертую фотографию с оторванным краем.

У Клыкова даже удлинилась его по-бульдожьи короткая шея. Уставился, не дотрагиваясь.

— Мать честная! — сказал наконец с радостным изумлением. — Что это за место?

— Кембридж, Великобритания, товарищ полковник, — громко раздалось в кабинете, торжественно, как смертельный диагноз.

— Вот это дело. Вот это дело, Анатолий!

Николай Иванович, наконец, взял фотографию в руки. Перевернул. На обороте — аккуратные иностранные строчки.

— Тридцать третий год. Это ж за год до убийства товарища Кирова. Я как раз в органы поступил. А ну, переведи.

Тихий, не глядя на фотографию, а пристально вперившись в Николая Ивановича перевел наизусть канцелярским голосом, словно зачитывал приговор в суде:

— Моя дорогая Ханна, мы две половины целого. В память о последнем выходном вместе в… «Old Blighty» это значит «добрая старая Англия». До встречи в нашей Promised Land… Это значит «земля обетованная». Люблю вас и буду очень ждать, мои дорогие девочки.

Река. Лодка. Полковнику из лодки улыбалась очень юная женщина с роскошной копной волос, завитых по тогдашней моде мелкой волной. Она сидела с маленьким ребенком на коленях, и ее лицо почему-то показалось Клыкову знакомым. Ребенок тоже улыбался в объектив, но трудно было сказать, мальчик это или девочка. За их спинами, на корме лодки, высился ладный парень с шестом в руках, в буржуйском белом с темной полоской свитере и светлых брюках. Парень держал шест как на той картинке «Святой Георгий убивает дракона», которая нравилась ему в детстве и висела над кроватью давно покойной бабки, богомолки. Парень улыбался напряженно. Поди, удерживать равновесие ему было трудновато. А над ними — мать честная! — мост со стрельчатыми окнами, что терем в сказке, и перекинут он между двумя дворцами, а построены те дворцы прямо в воде.

— Красиво загнивают. Кем-бридж, говоришь? А вот «земля обетованная»? Может, тут зацепка? Израи́ль? Эти же всегда, по всему свету… На всех инструментах играют, на всех языках говорят… Мать с девчонкой о фотографии знали?

— Я уже сказал, Николай Иванович, с матерью говорить бесполезно, а девчонка никогда фотографию не видела.

— Уверен?

Тихому вспомнилось неподдельно ошарашенное лицо девчонки и ее полные изумления глаза, когда ей показали фотографию. Что ее так ошарашило? Тут не простое удивление — нечто большее. Понимание мотивов людей Тихий считал своей самой сильной стороной в работе. Когда отца уводили, цеплялась. Он, конечно, говорил, что все они всегда говорят: «Ты не реви, Лушка, что ты как маленькая, это глупость какая-то. Все прояснится и отпустят. Ну, не реви, слышишь? Мать разволнуется. Лучше обед заводи. К обеду и вернусь. Ну все, отцепись, а то стыдно».

Дочку наверняка любит. Это хорошо, это увеличивает поле его уязвимости, оголяет болевые точки.

— А ты хитрый лисяра, Анатолий. Главное напоследок приберег. Дразнишь старика. Теперь чистосердечку от папаши этого — и полдела сделано. Ты вот что, Валентину сейчас же позвони, Химику, вызови срочно. Скажи, нужен его чаек-болтунчик.

Окончательно оживший Николай Иванович поднял голову, потянул носом воздух и вдруг тихонько засмеялся неожиданно молодым смехом:

— Нет, погоди, я Валентину сам позвоню. Предупрежу, чтобы с дозировкой поосторожнее… Не как в прошлый раз. От «овощей» мало толку, а у нас этот задержанный — единственная зацепка, потому на вес золота.

Николай Иванович медленно поднялся, осторожно ступая, словно не доверяя полу, подошел к темному окну, под которым лежал вверенный ему город в редких дрожащих огнях. Тихий, овчарки и бронзовый Феликс следили за ним.

— Ноябрь, а снега все нет. В прошлом году уж давно снег лежал. Знаешь, мы как в Казахстане говорили? Снег — лучший друг чекиста. Ну все, свободен. Скажи Ганину, пусть ко мне поднимется. Поговорю с Москвой, домой съезжу переодеться и — к ребятам, вниз, за работу. Скажи, чтоб готовили пациента к допросу.

— Николай Иванович, а в московский архив я все-таки запрос направил. Да, там, конечно, непочатый край, но если надо, сам поеду…

— Куда это ты поедешь? Охренел? Ты мне здесь нужен!

Тут же обоих заставил вздрогнуть и оглушил требовательным звоном аппарат прямой связи с Москвой.

Глава 2

Важная встреча в библиотеке

(Август 1971-го, за год до инцидента)

Был конец последней смены в лагере «Юный авиастроитель», где Лушка проводила по три смены каждое лето. Остальных уже разобрали родители, и оставались только те, кто ждал заводского автобуса. В их отряде такой оказалась она одна. Ей нравилось это пограничное состояние,