Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

Сельмы появится другая женщина, и не оставит своих племянниц в руках незнакомки. Дядя Донато только что дьявола не призывал, пытаясь убедить Санти Маравилью, что за этот смертный грех его постигнет заслуженная кара. Донато твердил, что траур и вдовство столь же священны для мужчины, как и для женщины, независимо от того, сколько времени прошло после смерти супруги.

Прежде Санти Маравилья испугался бы ярости Фернандо и проклятий Донато – и, возможно, в конце концов отказался бы от идеи жениться повторно. Но теперь он не был один против всех, как раньше: рядом с ним была Каролина Бранкафорте, особа на редкость решительная, которая в одиночку тянула отца-пьяницу и брата-бездельника. Она говорила, что станет новой женой Санти Маравильи меньше чем через полгода, а все потому, что святая Рита одарила ее своей милостью: Каролина была беременна.

– Одно дело – выгнать на улицу женщину, другое – ребенка, – сказал дядя Донато. – Что мы можем с этим поделать?

И он укрылся в стенах оратория, как будто в доме на улице Феличе Бизаццы теперь обитали призраки и он не хотел, чтобы они завладели его телом и душой.

– А нам что делать? – запротестовала Лавиния.

Всю жизнь ее дяди что-то из себя строили, а теперь отступали перед ребенком, в котором лишь наполовину текла кровь Санти.

– Вы должны уехать из этого дома. Я говорил тебе об этом много лет назад, – ответил Фернандо.

И добавил, что, если уж на то пошло, дом принадлежал Санти Маравилье в большей степени, чем остальным членам семьи: он его захотел, он его купил, он поставил свое имя в заверенных нотариусом бумагах, и теперь он мог поселить там Каролину или кого угодно. А что он купил этот дом на чужие деньги, кого это волнует?

– Как это – кого волнует? Меня волнует.

Разочарованная и рассерженная Лавиния передала слова дяди Фернандо Патриции. Сестра, когда сердилась, начинала выражаться так, что, если бы монахини из пансиона Святой Анастасии ее услышали, не миновать бы ей наказания.

– Черта с два мы уедем, – заявила она. – Дядя Фернандо может говорить все, что хочет, но дом наш.

20 ноября 1975 года Санти Маравилья женился на Каролине Бранкафорте.

Лавиния и Патриция с радостью пропустили бы церемонию, но отец захотел, чтобы Маринелла была подружкой невесты, и она рыдала в три ручья, уговаривая сестер не бросать ее одну:

– Что подумает мама, если увидит с небес, как я несу шлейф этой тетки?

– Какая разница, ты будешь там только потому, что этого хочет папа, – ответила Лавиния.

– Пожалуйста, давайте вы пойдете со мной.

Они поддались на уговоры, но никто не мог отнять у них удовольствие явиться на свадьбу в трауре. На отворотах их одинаковых черных жакетов были вышиты красные цветы, такие же, какие незадолго до смерти вышивала Сельма.

Через несколько недель после бракосочетания выяснилось, что Каролина на самом деле не беременна. Ложная тревога, может, волнение или стресс, кто знает: обычно месячные у нее были регулярными и лишь в тот раз задержались настолько, что она решила, будто беременна.

– Бывает и такое, – сказала она.

Единственным, кто купился на это смехотворное оправдание, был Санти Маравилья, который глаз не сводил с Каролины. Он всем твердил: «Моя жена, моя жена», – с Сельмой такого не бывало.

Выйдя замуж, Каролина первым делом нашла покупателя на продуктовую лавку. Им оказался безмозглый дружок ее брата Валентино, который ездил в Аргентину и вернулся, заработав на компании, доставлявшей грузы в Америку.

Он был настолько туп, этот Саверио, которого называли Хавьером, что заплатил втридорога за конуру с облупившимися стенами, а Каролина уговорила его сделать Валентино управляющим. На самом деле счетами занималась она, но ее брату нравилось прогуливаться по улице Феличе Бизаццы с таким видом, будто он здесь хозяин. Санти и Валентино сразу друг другу понравились; они в складчину купили красную «Альфетту»[37] и теперь круглые сутки разъезжали по городу с напомаженными волосами, сигналили и болтали со всеми подряд. Некоторые смеялись над ними, считая, что в своем возрасте они выглядят нелепо, но они не замечали, а может, им было плевать. Все думали, что Санти – добродушный простофиля, раз позволяет Валентино вертеть собой как угодно; шурин не только завладел его лавкой, но и заставлял Санти платить за него в баре и заправлять «Альфетту». Он уговорил Санти избавиться от старого фургона, который много лет исправно служил лавочнику; доставку товаров Валентино заказывал у своего друга, который брал с него кучу денег, а порой прихватывал и несколько корзин яиц.

Патриция возненавидела Валентино с первого взгляда. Увидев, как он слоняется около дома и скалит зубы, она каждый раз прогоняла его прочь, будто шелудивого пса.

– Убирайся с дороги, бездельник. Ты постоянно торчишь тут и ничего не делаешь. Разве у тебя нет ямы на кладбище, чтоб там валяться?

Валентино, казалось, забавлял этот обмен любезностями.

– Да я тут работаю, принцесса на горошине.

Лавиния завидовала остроумию сестры, она-то не успевала и рта раскрыть, если, проходя мимо лавки, слышала, как Валентино с приятелями свистят ей вслед. Когда-то ей нравилось ловить на себе мужские взгляды, но Валентино не был похож на мальчишек в оратории; бóльшую часть его лица скрывали черная борода и взъерошенные волосы, но то немногое, что оставалось на виду, не предвещало ничего хорошего. Патриция была права, когда говорила, что он выглядит так, будто вылеплен из улиточьей слизи. Несколько раз, услышав свист, Лавиния поднимала глаза и видела перед собой голодные лица, как у бедняков, приходивших за бесплатной едой. И потела от страха всегда, когда сестра останавливалась, чтобы поругаться с ними и подразнить их. Патриция, в свою очередь, бесилась, когда Лавиния ускоряла шаг и дрожала как осиновый лист перед четверкой засранцев – Валентино и его дружками.

– Давай, молодчина, теперь они думают, что мы боимся. Ну ты и дура.

Но Лавинии не было стыдно признаться, что она боится. Она умоляла сестру договориться, чтобы Козимо Пассалаква не высаживал ее вечером на углу через две улицы от дома, а довозил до парадной двери. Маринелле она посоветовала подниматься домой через черный ход, со стороны мусорных баков, чтобы не попадаться на глаза Валентино и его приятелям, которые подолгу торчали перед лавкой.

– Если это он – шелудивый пес, почему мы лазаем по помойке, чтобы попасть в дом? – спросила однажды Маринелла, безуспешно вытирая туфли о половик.

– Скажи спасибо синьоре Каролине – это благодаря ей у нас на улице появились такие милые визитеры, – ответила Лавиния.

С началом нового года Каролина решила обновить квартиру на улице Феличе Бизаццы.

– Вы должны ее понять, – сказал Санти. – В этом доме повсюду следы другой женщины, они бросаются ей в глаза.

– Будь моя воля, я бы ей глаза выколола, – пробормотала Патриция, следя за тем, чтобы никто не услышал.

Она не могла позволить себе еще неделю не ходить на работу.

Каролина велела вынести из столовой стол и стулья, но оставила буфет из оливкового дерева со всей утварью: главным его достоинством она считала не то, что он сделан из дерева – она говорила, что деревянная мебель для деревенщин, – а то, что он запирался на ключ. Внутрь буфета, рядом с вещами Розы и Сельмы, она поставила привезенные из дома безделушки. Потом дважды повернула ключ и спрятала его в складках своей юбки. Теперь Лавинии, когда она накрывала на стол, приходилось спрашивать у Каролины разрешения взять мамины тарелки и бабушкину супницу.

Однажды вечером Маринелла пришла к сестрам очень встревоженная.

– Синьора Каролина ворует мамины вещи.

– Она их не ворует, – вздохнула Лавиния. – Она убирает их, куда ей вздумается, но все остается дома.

– Неправда. Она роется в шкафу и берет то, что ей нравится. Я видела, как она надевает мамин шерстяной палантин и даже берет сумочку.

Лавиния и Патриция переглянулись.

– Разве мы не забрали мамины вещи из шкафа?

– А почему мы должны были их забрать? Разве мы знали, что к нам в дом залезут воры?

Лавиния до последнего не хотела в это верить. Однажды утром, когда новая