Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

вести себя по-хозяйски. Например, когда Каролина купила стиральную машину, она настояла на том, что будет сама отмерять стиральный порошок стаканчиком, поскольку сестры насыпают слишком много и порошок расходуется быстро. Или взять тот раз, когда она выбросила в мусорный бак половину растений с террасы, потому что ей доставили новую плетеную мебель. Не говоря уже о множестве книг, одежды, мелков, тарелок, которые исчезли или оказались заперты в ящиках.

Каролина избавила дом от всех напоминаний о женщинах, живших в нем до нее, надеясь сломить дух сестер. Но в Лавинии жило бабушкино презрение, а в Патриции – материнская твердость, и обе нацелили это свое оружие на Каролину. По вечерам, когда все были дома, дочери Санти Маравильи укрывались в единственной оставшейся у них комнате. Патриция снова начала пользоваться швейной машинкой, возможно, потому, что из всех орудий угнетения женщин именно машинка доставляла ей наибольшее удовольствие. Она подгоняла одежду Сельмы для сестер и для себя; многие вещи вышли из моды, но из некоторых она сшила блузки и юбки. Это лучше, чем хранить вещи в сундуках, согласилась Лавиния. По вечерам, сидя на голубом диване в гостиной, Каролина слышала их болтовню и смех. Голоса сестер действовали ей на нервы почти так же сильно, как стрекот швейной машинки, хуже, чем звук сверла над ухом; иногда ей казалось, что эту пытку подарила ей сама Сельма Кваранта, которая вернулась из мира иного с единственным желанием – вогнать иглу «Зингера» Каролине в голову.

18

Конец света

Лавиния свернула их матрасы в три больших рулона, перевязала толстой веревкой и снесла по лестнице один за другим. Она стащила их вниз, толкая по ступенькам, спеша, чтобы Патриция не успела опомниться. Сестра не сдвинулась ни на миллиметр с кровати, на которой сидела. Только сказала:

– Мне нужна всего минута.

Она сжимала в кулаке ручку ножа, лезвие которого было испачкано чужой кровью.

Маринелла сама собрала чемодан: зубные щетки, нижнее белье, по паре смен одежды для каждой, фотографии мамы и бабушки в рамках. Обо всем остальном можно позаботиться позже. Ей хотелось действовать быстро, но она старалась ничего не забыть. Лавиния даже не стала проверять, что Маринелла положила, просто доверилась младшей сестре. Она опустилась на колени перед Патрицией, которая словно бы находилась где-то в другом месте.

– Пора идти, Патри.

Но когда Лавиния попыталась отобрать у сестры нож, та встрепенулась.

– Это останется у меня.

Из-под кровати Патриция достала деревянную шкатулку с ножами бабушки Розы и положила окровавленный нож к остальным. Она встала, нетвердо держась на ногах, но твердо решив поскорее покинуть этот дом.

– Я спущусь вниз и гляну, приехал ли дядя Фернандо.

Маринелла понесла чемодан.

– Я сама справлюсь, мне не нужна помощь.

Если кто-то предлагал помочь, она начинала кричать, поэтому сестры отступились. Им нужно было за что-то ухватиться. Матрасы, ножи, чемоданы, фотографии. Лавиния накинула жакет; он был совершенно не к месту в этот теплый майский вечер, но что поделать, если она дрожала не переставая. Возможно, ее всегда будет знобить во время переездов.

3 декабря 1976 года, примерно семь месяцев назад, Лавинии Маравилье исполнилось двадцать четыре года, и она купила свои первые джинсы с широкими штанинами. Это были настоящие синие джинсы, и она носила их с ботильонами цвета шампанского, водолазкой и жакетом из верблюжьей шерсти. Начав работать, Лавиния каждый месяц, двадцать седьмого числа, брала десять тысяч лир из своей зарплаты и откладывала; раз в два месяца она покупала себе новую одежду вроде той, что видела на моделях в журналах Grand Hotel, Annabella, Vogue и Cosmopolitan. Она отмечала понравившиеся фасоны, загибая уголки глянцевых журнальных страниц. Иногда она приходила с журналом к Патриции и спрашивала, сможет ли та перешить по моде старые жакеты, рубашки или юбки, принадлежавшие ранее бабушке и матери. Патриции тяжело давалась перекройка старья, тем более что она не унаследовала терпеливость Сельмы, но она пыталась; все равно ей было нечего делать по вечерам, если она не проводила время с Козимо. Они уже давно начали меняться одеждой, и теперь, выходя за покупками, Патриция отмахивалась от продавцов, как от мух, потому что доверяла только мнению Лавинии. Она также прислушалась к ее совету сменить прическу; теперь Патриция стриглась коротко, как Росселла Фальк[39], и ей очень шло.

Каждую третью пятницу месяца, убрав со стола в трапезной оратория, Лавиния находила время для вещевого развала в монастыре Святого Антонина; она рылась в корзинах с вещами, собранными для бедных, и временами находила настоящие сокровища. Например, черную рубашку в цветочек с надписью Rocco Barocco на этикетке. Патриция укоротила ее, сузила плечи, и теперь Лавинии не терпелось надеть ее вместе с широкими джинсами, купленными на день рождения. Она не могла позволить себе их на те деньги, которые откладывала с зарплаты, но у нее был день рождения, и она имела полное право хотя бы раз сделать себе подарок, который ее порадует. Патриция купила ей пластинки, подруги Эрсилия и Джованна тоже. Но синьора Каролина не любила, когда дома звучала музыка, поэтому Клаудио Бальони[40] и Santa Esmeralda[41] присоединились к остальным пластинкам в ящике письменного стола. Маринелла купила ей серьги в киоске на вилле Гарибальди, очень красивые, с разноцветными агатами, однако у Лавинии не были проколоты уши.

– Но если ты решишь их проколоть, у тебя уже будут серьги, – заявила младшая сестра, да и в любом случае важнее было внимание.

От дядей Донато и Фернандо Лавиния получила деньги, которые всегда кстати. От отца тоже, но поменьше. Лучший подарок ей преподнесла Каролина, уйдя на весь день по делам. Лавиния смогла пройтись по магазинам, вернуться домой, примерить новые джинсы и повертеться перед зеркалом в обновках – и никто, ни взрослый, ни ребенок, не орал у нее над ухом.

Дома был ад. Но снаружи жизнь текла своим чередом.

Дома Патриция до крови сбивала костяшки пальцев о столешницу и дверные косяки. Снаружи она продолжала встречаться с Козимо Пассалаквой. Они подолгу гуляли в большом парке на окраине города, ходили по набережной, и Патриция много смеялась, слушая, как он рассказывает о своих путешествиях и о забавных личностях, с которыми столкнулся за время работы в баре. Кроме того, хоть Козимо и выглядел серьезным, у него было полно друзей – товарищи по партии, соседи по дому, завсегдатаи бара. Каждое воскресенье кто-нибудь приглашал их с Патрицией поесть жаркое и поиграть на гитаре.

Дома обсуждали стремительно падающую успеваемость Маринеллы, и Санти грозился отправить ее в пансион, как Патрицию, если дочь не возьмется за ум. Снаружи у Маринеллы была подруга – ее одноклассница Розария Петраццола, с которой они стали неразлучны. Девочки проводили все дни дома у Розарии или на площади, а поскольку Розария обладала веселым и спокойным нравом, все были только рады их дружбе.

Дома у Лавинии откалывались кусочки эмали с зубов – так крепко она их стискивала, беззвучно рыча на кухне. Снаружи у нее была работа в кинотеатре, подруги, а главное, Пеппино Инкаммиза.

Днем третьего декабря, перед началом ее смены, он подошел к ней у кинотеатра «Фьямма» и протянул конверт. На мгновение Лавиния подумала, что там тоже деньги, но этого не могло быть: Пеппино единственный за все годы ни разу ее не разочаровал. И действительно, в конверте лежали два билета на спектакль «Севильский цирюльник» в театре Массимо в канун Нового года.

– Ты говорила, что никогда не была в Массимо, вот я и решил восполнить пробел.

Сердце Лавинии чуть не разорвалось от счастья, когда она представила себя в красном бархатном кресле самого красивого театра в городе. Она уже видела, как входит в театр в длинном платье, под руку с Пеппино, элегантная как никогда. А есть ли у Пеппино Инкаммизы смокинг? Ей вот точно придется купить платье, не может же она пойти в театр в новых джинсах.

– Ты рада? – спросил Пеппино.

Фантазия Лавинии понеслась куда-то, набирая скорость, будто машина летом по шоссе, ведущему к морю.

– Я рада, что у нас два билета.

– Можешь пойти с Патрицией. Или с кем захочешь.