Причуды старика - Флойд Делл
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ПУТЬ ЭНН ЭЛИЗАБЕТ
1
Энн Элизабет сидела в своей комнате в доме м-с Пэдж и писала письма. Только что окончила она письмо Дэву Бёрслею во Францию и теперь писала одному молодому противнику войны, находившемуся в лагере.
Дэв находился в одном из тех первых маленьких отрядов, которые были отправлены на помощь союзникам вместе с обещанием прислать в самом непродолжительном времени еще миллион солдат. Энн Элизабет остро, но отнюдь не как патриотка, интересовалась судьбой этой одинокой горсточки молодых американцев; Дэв в своих письмах драматически изображал их положение. Одной из его обязанностей являлся просмотр писем тех солдат, которые находились в его отряде, но писем Дэва никто не просматривал, и они давали полное представление о состоянии маленького отряда, о стратегическом положении и о том, что грозит через день или два, если не придет ожидаемое подкрепление. Конечно, он ей писал об этом для того, чтобы она устыдилась своей пацифистской деятельности. А она в ответ посылала ему полные отчеты о подвигах его единомышленников-патриотов в Сан-Анджело и других городах, о преследованиях, каким подвергались те немногие, что верили в свободу. Конечно, не он был в этом виноват, но их отношения всегда окрашены были воинственным задором, и если Дэв от него не отказывался, Энн Элизабет готова была следовать его примеру. Конечно, ее сообщениям он особого значения не придаст. Такова война, скажет он, и нужно поскорее с ней покончить, чтобы вернуться к нормальной жизни…
Казалось, Дэв не сомневался в том, что мир немедленно придет в «нормальное», как он выражался, состояние, как только эта маленькая бойня благополучно завершится. Энн Элизабет знала, что, размышляя о своем собственном нормальном существовании, он имеет в виду тихую супружескую жизнь с ней. Она очень сомневалась в безболезненном переходе всего мира к нормальному состоянию, а что касается ее самой, то надежды Дэва были нелепы!
В настоящее время между ними установились несколько странные отношения. Казалось, что он с ней обручился, но в сущности они ведь не были обручены! Когда они торопливо прощались перед отъездом его во Францию, о любви не сказано было ни одного слова. Неожиданно она получила от него телеграмму: «Ради всего святого будьте сегодня вечером дома». Вечером он с букетом роз вбежал к ней в комнату и воскликнул:
— Я успею только попрощаться с вами… первым же поездом я возвращаюсь в лагерь!
Но перед уходом, он, стиснув руки, наклонился к ней, и вид у него был такой, словно он хотел не поцеловать ее, а схватить за плечи и хорошенько встряхнуть.
— Я такой неуклюжий и рослый, что пули вряд ли меня пощадят. Но помните, если я вернусь целым и невредимым, я женюсь на вас!
С этими словами он выбежал из комнаты.
Она ничего не успела ответить, она была убеждена, что он задаст ей встряску, и вызывающе засмеялась, чтобы скрыть страх. Вряд ли этот инцидент можно было считать помолвкой. В письмах он этого вопроса никогда не поднимал, и она также его игнорировала, но знала, что Дэв считает себя связанным с нею. Ну, а она, во всяком случае, не считала себя с ним связанной. Раз он в письмах никаких требований ей не предъявлял, — ссориться из-за этого не стоило. В сущности Энн Элизабет убеждалась, что воинственный пыл ей не нужен, пока Дэв находится на приличном от нее расстоянии. В письмах она попрежнему спорила с ним, но некоторые ее дружелюбные фразы могли доставить утешение не слишком требовательному молодому человеку, находящемуся в окопах.
Окончив письмо Дэву, она стала размышлять о том, что ответить другому корреспонденту — убежденному противнику войны. Это нужно было основательно обдумать…
Как-то в августе он ворвался в бюро О. М.:
— Слушайте, — с жаром начал он, — я только что раздобыл одну вашу брошюрку и хочу получить еще! А я уже начал было думать, что я — единственный человек в мире, не верящий в эту войну. Приятно узнать, что есть и другие!
Энн Элизабет долго с ним разговаривала. Ему было двадцать пять лет, он служил помощником кассира в банке в соседнем штате. Происходил из хорошей семьи — одной из пяти-шести семей, которые заправляли всеми делами в городе, где он жил. Репутация у него была прекрасная, он слепо следовал всем традициям, и вдруг, совершенно неожиданно, начался у него духовный разлад с самим собой. Когда разразилась европейская война, он ни одной из воюющих держав не сочувствовал и рассматривал войну, как сумасшедшую затею политиков и милитаристов. Сначала такая точка зрения считалась вполне респектабельной для молодого человека в его положении. Но вскоре подул другой ветер, и общественное мнение решительно склонилось на сторону союзников. Общество возмущалось медлительностью и вялостью президента. Молодой помощник кассира молчал, ибо не считал нужным оскорблять людей, но голосовал за Вильсона, потому что «он не впутывает нас в войну». С радостью думал он о том, что его голос был одним из тех немногих голосов, благодаря которым Калифорния вотировала за Вильсона и помогла ему побить другого кандидата.
Все это привело к тому, что на него стали смотреть, как на чудаковатого и слегка подозрительного человека. Но у него еще было время загладить ошибку. Когда президент пересмотрел свои убеждения и внес в Конгресс предложение объявить войну, он тоже мог пересмотреть свои убеждения, и прошлое было бы забыто. Но он обнаружил, что неспособен произвести такую несложную операцию. О войне он думал то же, что и раньше, — считал ее сумасшедшей затеей политиков, милитаристов… и (как подозревал он теперь) финансистов. В такой войне он не хотел принимать участие. Но его смущало обвинение, которое несомненно выдвинуто, — обвинение в трусости. Он знал, что не был трусом, зарегистрировался, но недоумевал, что ему делать, когда его мобилизуют.
Об «Обществе борьбы за мир» он узнал совершенно случайно. Кассиру банка была прислана листовка, должно быть, потому, что этот кассир состоял членом какой-то псевдо-либеральной организации, а Энн Элизабет, следуя своему методу, раздобыла список членов. Как бы то ни было, но кассир бросил листовку в корзину для бумаги и пробормотал что-то о «грязных предателях». Эти слова заставили молодого его помощника Брюса Хауторна обратить внимание на листовку, брошенную в корзину. «Грязный предатель»! Именно так назвали бы его знакомые, друзья, родные, даже девушка, с которой он был обручен, если бы они знали, что у него на уме. Украдкой вынул он листовку из корзины, и дома, удалившись в свою комнату, стал читать.
