Причуды старика - Флойд Делл
Энн Элизабет написала ему, что не приходится и думать о введении социализма мирным путем, а когда майор спрашивает его, хочет ли он сбросить правительство, ответ должен быть утвердительный, если Брюс — революционер. В тот же конверт она вложила напечатанный на машинке отчет о том, каким преследованиям подвергаются противники войны. В некоторых учебных лагерях их сажают на хлеб и на воду, привязывают одного к другому за большой палец руки…
«Когда они убедятся, что мягкие уговоры на вас не действуют, они прибегнут к другим мерам, — писала она. — Не грустите, Брюс: скоро они и за вас примутся»!
На это он ответил:
«Вы угадали, Энн Элизабет. Я сказал майору, что социалист может принимать участие только в одной войне — именно в классовой, и до большинства мне нет дела… а сегодня меня переводят в учебный лагерь в Ситтле. Мне говорят, что „там они тебя укротят“. Я слыхал об издевательствах похуже тех, о которых вы пишете. Конец беседам с майором! Кажется, он надеялся меня заполучить, а со мной стоило повозиться, потому что надень я военную форму, моему примеру последовало бы человек двенадцать. Так, по крайней мере, мне говорили. Но теперь он знает, что толку от меня не добьется. В одну из последних бесед он задавал мне вопрос, не проходил ли я в школе курса военного обучения: он заметил, что у меня есть военная выправка. Когда я ему сказал, что командовал в школе взводом, он сделал мне такое предложение: у них нехватает лейтенантов, и, если я согласен, он позаботится о том, чтобы провести меня на одну из командных должностей. Если бы вы не сообщили мне о том, что ждет меня в Ситтле, я бы мог поддаться искушению: очень уж действует мне на нервы это безделье. И пошел бы я на это не „из-за горсти серебра, из-за нашивки на мундире“… (Между прочим я читал Броунинга, энергичный был старик, не правда ли?) Дело в том, что во мне бьет ключом энергия, которой нет выхода. Я рад, что никаких бесед больше не будет; видимо, ребята в Ситтле разговорами не занимаются. Ну, посмотрим, кто окажется упорнее. Я за себя ручаюсь».
На это письмо отвечала сейчас Энн Элизабет. В заключительных фразах звучали нотки юношеской бравады, что ей очень понравилось, но пост-скриптум был написан в другом тоне:
«Оказывается, я могу воспользоваться двадцатичетырехчасовым отпуском перед тем, как меня отправят в Ситтл. Сначала я хотел отказаться. Стоит ли тратить день на споры с друзьями, родными и девушкой, на которой я думал жениться? Кажется, на это свидание с родными начальство смотрит, как на последнее средство меня сломить. Но есть на свете один человек, которого я хочу видеть, и этот человек — вы. Должно быть, вы не знаете, как я вас ценю. Слишком трудно было бы мне продумать все это самостоятельно, без чьей-либо помощи… а вы мне помогли. И не только помогли: благодаря вам у меня сложилось новое миросозерцание. Я служил в банке и дальше своего носа ничего не видел, а теперь я живу в великой и необъятной вселенной, где происходят такие грандиозные события, что личная моя судьба перестает меня интересовать. Только теперь я понастоящему счастлив, потому что оторвался от своего класса. Как вам известно, представители того класса, к которому принадлежу и я, боятся размышлять. Больше всего на свете их пугает свободная мысль. Им она кажется даже страшнее смерти. И они в конце концов погибнут, потому что боятся думать. Но, быть может, они со своей точки зрения правы. Ведь если начнут они думать, крыша немедленно рухнет на их головы. Что останется от их обычаев, законов, учреждений и традиций, если рискнут они хоть на секунду над этим задуматься? Я научился мыслить, и для меня это — самое революционное достижение. Не знаю, куда приведет меня моя мысль, и знать не хочу. Я вижу, как люди ощупью выкарабкиваются из тины… Что ждет их впереди? Второй ледниковый период и холодная снежная могила, в которой погребены будут все человеческие стремления и начинания. Но раньше, чем наступит этот период, мы покажем богам, из какого теста мы сделаны. И пока жизнь в наших руках, мы можем вести такую игру, какая нам по душе. Можем восставать против тупости и тирании!
Земля — пылинка во вселенной — загорится ярким светом. Только это одно и имеет значение. И если я приму участие в великом деле, я на секунду сделаюсь одним из властелинов вселенной, которые управляют хаосом, вкладывает в него смысл…»
Энн Элизабет заметила, что эти фразы были почерпнуты из брошюры Бертрана Русселя, но тем не менее она одобрила Брюса.
«…И эту свободу дали мне вы. Она мне открылась не только благодаря вашим словам, письмам и книгам, но и благодаря вашему мужеству, уверенности и спокойствию. Когда я думаю о том, что есть подлинно прекрасное в жизни, — я представляю вас. Для меня вы олицетворяете смелость и красоту. И не только это… Но у меня нехватает слов. Не знаю, какое место я занимаю в вашей жизни… Я смогу проглотить пилюлю, если вы мне скажете мягко, но откровенно: „очень маленькое“ или — „никакого“. Своей линии поведения я из-за этого не изменю, ибо избрал я ее не ради вас и не ради вас буду делать то, что делать должен. Если бы я вас никогда больше не увидел, не мог прикоснуться к вашей руке, — все равно, вы останетесь со мной до конца моей жизни. Но потому, что вы так бесстрашны, я тоже хочу быть смелым и прошу вас подарить мне вечер и ночь с субботы на воскресенье — ночную прогулку в горы. Однажды я взбирался на горы в окрестностях вашего города, но не было тогда со мной такого спутника, как вы. Я помню ночной холодок в горах. Помню скалу… должно быть, вы ее знаете… там можно отдохнуть до рассвета. Сбросив поклажу с плеч, сидеть у края пропасти и ждать восхода солнца. Я хочу, чтобы вы были подле меня, когда солнце взойдет. Хочу вместе с вами следить, как загорается на востоке пурпурная дымка, и солнце, огромное
