Земля под снегом - Эндрю Миллер

Поехали.

– От вокзала в Гилфорде, – сказал тот, кого она спрашивала про поезда, севший рядом с ней и положивший котелок на колени, – до лондонского Ватерлоо тридцать миль и двадцать семь чейнов.

– Вот как.

– А интересно, скажете ли вы мне, чейн – это сколько?

– Затрудняюсь ответить, – сказала она.

– А угадайте.

– Полмили?

– Ну, тогда вокзал Ватерлоо был бы где-нибудь в Суффолке, правда же?

Она покачала головой. Его голубые глазки были как у ребенка, хотя лет ему, подумала, вряд ли намного меньше, чем ее отцу. Его подбородок после бритвы выглядел болезненно ободранным.

– Угадайте еще разок, – сказал он. – Три попытки вам.

– Двадцать два ярда, – проговорил мужчина напротив, не опуская газету. Голос был скучающий, как будто он много раз отвечал на этот вопрос в схожих обстоятельствах.

– Да. Верно, – сказал сидевший рядом с Айрин. Он откинулся назад, его улыбка стала крепче. – Двадцать два ярда. Теперь будете помнить.

Она поглядела в окно. Смотреть было особенно не на что, там только кружился снег на белом фоне неба и земли. Читавший газету перевернул страницу. Машинист дал гудок. Может быть, подумала она, в этом поезде есть вагон-ресторан. Надо бы пойти поискать – но она чувствовала себя дико уставшей. Спала ночью только час-другой, и теперь это сказывалось. Узнать у проводника, когда он появится; наклониться вперед и сказать: «Прошу прощения, тут есть вагон-ресторан?» И проводник ответит: «Ближе к хвосту, мадам, через два вагона». Затем, выдержав приличную паузу и стараясь не привлекать внимания мужчин, встать, пройти через два вагона, и там, в ресторане, будет женщина, приветливая и немного похожая на Риту, и, пока она будет наливать чай из большого металлического чайника, они могут поболтать о чем-нибудь совершенно безобидном…

Мужчина рядом с ней сидел очень близко. Она ощущала его телесное тепло. Переместила свой вес на дюйм, чуть отклонилась к окну, притворилась, будто ее интересует происходящее там ничто. Насколько быстро они едут, трудно было сказать. Довольно медленно, подумала она. Еще один гудок. Звук был почти зримым – обтрепанный вымпел, струящийся по ветру. На холм, к купе черных деревьев, пунктирной линией поднимался забор. В поле около путей она увидела пульсирующий конский галоп. Наперегонки с поездом? Три, четыре лошади, тела вытягиваются на скаку, снег взметывается из-под копыт. Что-то потянулось из нее к ним – до чего они беззаботны! до чего полны дивной жизни! – и вдруг она налетела лбом на стекло, поезд затормозил так резко, что ее чуть не вскинуло на ноги. С багажной полки что-то упало, никого, к счастью, не ударив. С визгливым скрежетом и содроганием поезд остановился. Вагон, раз качнувшись, застыл.

– Тигры на путях, – сказал сидевший подле нее. – Никакой паники, дело житейское.

Молча ждали. Она украдкой потерла лоб. Через несколько минут мужчина напротив снова начал читать газету. Никто никуда не шел – ни из вагона, ни в вагон. Падал снег. Один чейн, подумалось, это двадцать два ярда. Он прав, она этого не забудет. Ее руки в перчатках с силой сжимали колени. Она продрогла, проголодалась и с тревогой чувствовала подступающие слезы. Ей, по правде говоря, становилось нехорошо. Она не могла взять в толк, почему никто ничего не делает, почему они все просто сидят и сидят, мерзнут и мерзнут. Потом, наконец, проводник. Он прошел, не останавливаясь, весь вагон, даже не поглядел ни на кого. Он явно спешил, на поясе звенели ключи. Стала ждать его возвращения. Он, конечно, вернется. Раз туда, значит, рано или поздно, обратно. Она ждала. Он все не шел. Пятнадцать минут, двадцать.

– Я беременна, – услышала она свой голос.

Мужчина с трубкой нахмурился. Мужчина напротив опустил газету ровно настолько, чтобы взглянуть на нее поверх листа. Через несколько секунд котелок рядом с ней сделал пол-оборота, и его владелец сказал:

– Принято к сведению.

Голоса появились часа через два после отъезда Билла. Она готовила на кухне чай, и тут будто насекомое мимо уха пролетело. Она ждала их, ждала. И в мыслях не было, что они упустят такой случай: их девонька (их бэби, как один, с американским прононсом, выражался) одна-одинешенька, не к кому бежать, уа-уа, хнык-хнык. Негромко пока. Они обследовали дом, располагались с удобствами. Иногда лучше их не задирать, пусть себе. Теперь она была в кабинете, смотрела на молочные цифры в журнале учета и крутила в руках манометр с красной каймой, который Билл нашел на аэродроме. Предмет ей нравился. Он был сработан для измеримого мира. Если голоса озлятся, рассвирепеют – а без этого никак, они тоже над собой не властны, на них тоже какая-то сила действует, – она может поднять манометр им навстречу, как защитный амулет. И удержать их этим, купить себе несколько минут. Так поступали в книгах, которые она любила читать.

Телефон еще работал, это был плюс. Она набрала номер Айрин. Когда стало ясно, что ответа не будет, поднялась в ванную и посмотрела в окно через поле. Коттедж доктора выглядел домиком из сказки. Белая крыша, белый сад. Окна не светились, и из труб вроде бы не шел дым – впрочем, на фоне белого неба при порывистом ветре можно и не заметить.

В спальне выдвинула свой ящик с бельем и проверила запас таблеток. Она более-менее знала, что у нее есть: нембутал, секонал, три или четыре штуки дексамила, немного хлоралгидрата (если с нембуталом, это давало несколько часов как бы небытия). Не потеряли ли они силу? Большинство – еще со времен «Пау-вау». Или в холоде они сохраняются, как яблоки в соседней комнате? Она составила из них на комоде спиралевидный узор, а потом сгребла их и вернула на место – в чашку черного лифчика-«пули». Там вполне надежно: Билл не из тех мужчин, кто будет рыться в женском белье.

В кабинете она подложила дров в камин. Курила. Листала номера «Фермерского еженедельника». Бог его знает, когда теперь появится библиотечный фургон. Рано или поздно библиотекарь поймет, что она беременна. Будет он по-прежнему находить ее привлекательной? Будет ли оставлять коробку с книжками на полу фургона? И насколько это нехорошо – что она надеется сохранить привлекательность в глазах мужчины, который ничего для нее не значит, которого, если он притронется, она укусит?

Голоса добрались-таки до кабинета. Они густо повисли в воздухе, пытаясь втянуть ее в разговор. В пятнадцать, когда это началось, она решила, что она Жанна д'Арк. С ней говорил Бог, но этакий Бог с кашей во рту, Бог, натянувший на голову чулок, как