Земля под снегом - Эндрю Миллер
Прочел про крупную, хлопотливую Кристин Труман, надежду британского тенниса, которая раскрыла тайну своего отъезда из Австралии всего тремя словами: одиночество, депрессия, вес. В газете было ее фото с матерью туманным днем в лондонском аэропорту. Она не выглядела толстой, она выглядела сильной. Женщина такого сорта может, когда покончит с теннисом, стать великолепной женой фермера. На той же странице – заметка о статуе мадонны на Сицилии, начавшей плакать золотыми слезами. Как понять людей, которые верят в плачущие статуи и вместе с тем, по сути, изобрели организованную преступность? В какой-то точке одно должно сходиться с другим. Он закрыл глаза. Подумал, что женщина, библиотекарша, может быть, смотрит на него, но ему было все равно. Движение поезда ласково усыпляло его. Военный зажег еще одну из своих маленьких горьких сигарет. Очень медленно газета начала соскальзывать с колен Билла.
Айрин собрала сумку. Оказалось, все это осуществимо. Выдвигать и задвигать ящики, выбирать платье, решать, какую из двух кофточек надеть. Лента для волос, ночная рубашка. В кошельке у нее оставалось только фунт бумажкой, две монеты по полкроны и одна трехпенсовая. Спустилась вниз и прошла через столовую в кабинет Эрика. Там пахло им самим, его сигаретами, пахло книгами, старыми журналами. Она знала, что деньги он держит в бумажнике в письменном столе. Запасная наличность. Она нашла бумажник, там были три пятифунтовые банкноты. Взяла одну. Потом найдет способ вернуть. Попросит у отца. Рядом с бумажником в ящике лежала коробочка, а в ней часы, которых она раньше не видела. Поднесла к уху. Идут. Время более-менее правильное. Поторопиться бы.
Когда она была готова, сумка собрана и оставалось только одно, она вынула из кармана его твидового пиджака письмо. Пиджак висел в гардеробе; перед тем как повесить, она положила в него все обратно в точности так, как нашла, – бланки рецептов, ключи. (Хитро? Она хитрая женщина?) Вынув письмо, она отнесла его в кухню и оставила на столе – прислонила к деревянной миске для фруктов так, чтобы он, войдя, сразу увидел.
Надела дубленку, повязала головной платок. Надела перчатки и сапоги. Тут она ненадолго упала духом. Почти отчаянно захотелось улечься в постель с грелкой и не один день там пролежать в ступоре. Снаружи ее мигом ощупал холод. Пошла по дорожке – в правой руке синяя сумка, дыхание отлетает через плечо рваными облачками. Около станции стояли три машины. Две, судя по шапкам снега, пробыли тут долго, а в третьей она узнала машину Билла, похожую на «лендровер», но другой марки. Напряглась в ожидании встречи. Мысленно проговорила то, что ему скажет. Представила себе свою улыбку. В кассовом зале никого не было. Она переобулась в туфли, которые были в сумке, сапоги оставила рядом с чужой обувью. Когда сумеет их забрать – ни малейшего понятия. Возможно, окажутся в бюро находок. А весной их продадут кому-нибудь.
Подошла к окошечку кассы, и начальник станции поздоровался с ней.
– Пересадка в Бристоле, потом Рединг, потом Гилфорд. А там посмóтрите, как лучше. Не скажу вам отсюда. Возможно, дальше через Кроли.
Поблагодарила его и смотрела, как он достает из ящика билеты. Заплатила, он отсчитал сдачу.
– Бристольский через пятнадцать минут, если не опоздает.
Вышла на перрон. Один мужчина, но не Билл и, подумалось, не житель их деревни (щегольское пальто, зеленая шляпа-трильби, лицо птичье). Вернулась в зал ожидания и села по привычке около печи, хотя она была холодная. Вытерла нос клочком розовой туалетной бумаги, затем скатала бумагу в комок и спрятала в рукаве.
На вокзале Ватерлоо Билл пошел по перрону следом за монахинями. Женщина из его купе до этого сообщила ему, что их головной убор называется корнет. Сейчас, в сумраке вокзала, белизна крахмальной ткани навела его на сравнение со стайкой чаек.
Тут кипела вокзальная жизнь, от которой кружилась голова. Как бы ни застопорилась остальная страна, главный город, похоже, не сдал позиций. (Лондон выстоит![61] Собор Святого Павла над стелющимся дымом от ночной бомбежки, молочник со свистком прокладывает себе путь по руинам. Часть из этого правда, часть просто фрагмент истории, которую страна еще не устала рассказывать себе…)
Женский голос объявлял прибытия и отправления. Запрокинуть голову – и увидишь ее наверху в стеклянной будочке. Половина поездов, издалека уж точно – из Падстоу, Эксетера, Портсмута, – опаздывали или были отменены. Ему, считай, повезло.
Купил в ларьке чашку чаю и булочку. У продавщицы, взявшей деньги, на руках были митенки. Два года как он не был в Лондоне; он не ожидал, что его так взволнует возвращение. С глубоким довольством и странным увлечением он смотрел, как мужчина покупает в киоске цветы. Цветы среди зимы! Он смотрел, как носильщики закидывают в фургон мешки с почтой; он поймал мечтательную улыбку женщины, которая торопливо шла, одетая, подумалось, для Вест-Энда, для роскошной вылазки в дорогие магазины, для чаепития в универмаге «Фортнум энд Мэйсон».
Покинув вокзал, он увидел, что снова идет снег, не густо, но неуклонно. На тротуарах была каша, серел сгребенный валиками снег. Он сел на автобус, идущий на юг, и сошел в Элефант-энд-Касле. Отсюда пешком, так лучше. Снег был такой, от какого можно получать удовольствие: большие неторопливые хлопья, гусиный пух, а не ледяная крупа, которая хлещет тебя по лицу в непогоду. Он двинулся по Уолворт-роуд. В отличие от Элефант-энд-Касла, где шар-баба и бульдозеры превращали разруху, учиненную люфтваффе, во вселенскую разруху (никакого тебе тут Феникса из пепла), Уолворт-роуд оставалась более-менее такой, какой он ее помнил. Здания чернотой напоминали руины, и некоторые из них ими и были. Прошла женщина, толкая детскую коляску. В коляске не было ребенка, она везла в ней уголь. Он бросил взгляд в окно кафе – там мужчины и женщины, не сняв пальто, горбились над тарелками чего-то жареного. Рынок, Клабленд[62], «Лекарственные травы Болдуина», стройная башня церкви (в сороковом в нее было прямое попадание) – он узнавал все это, да, но он неизменно был тут чужаком. Некому выйти сейчас из паба или букмекерской конторы и хлопнуть его по плечу. Ему было шесть, когда его в первый раз отправили в частную приготовительную школу – час на поезде от вокзала Ватерлоо, его жестяной сундучок едет в заднем грузовом вагоне, щетина сиденья колет голые ноги. Школа была из тех заведений, в каких и Диккенс, и, конечно, Оруэлл увидели бы знакомое; впрочем, Билл не помнил, чтобы тосковал там по дому. Он не сбегал, не пытался причинить себе телесный вред. Бить
