Энтомология для слабонервных - Катя Качур
– Что вы хотите этим сказать? – покосилась медовая Лея. – У меня был только один муж.
– Уж мне-то не врите, моя красавица, все мужчины от вас без ума, пусть это будет нашей тайной, – хитренько прищурив глаза, парировал Козявкин.
– Ну допустим, – делала поблажку Лея. – Дальше!
– А теперь она беспрестанно трудится на благо своей семьи, откладывает и откладывает яйца, свыше двух тысяч в сутки, рожает и рожает!
– Не вижу параллели, – слабо возмутилась Лея.
– Это её работа! Лишь в небольшие перерывы она позволяет себя другим пчёлам почистить и покормить.
– То правда, – согласилась Лея. – Лишь иногда они меня кормят. (Слава богу, этого не слышала Улька, которая кормила бабушку по десять раз в день.)
– Когда-нибудь, когда моя королева будет в духе, я проведу её на пасеку и познакомлю с другой королевой Леечкой. – Козявкин уже сидел на полу террасы и массировал ступни Леи, втирая в них остатки мёда. – Какие ножки, боже, какие ножки! – восхищался Иван Петрович. – Такие созданы не для того, чтобы ходить по земле, а только ради обожания!
Ножки у Леи действительно были крошечными, Улька за глаза называла их редуцированными. С десяти лет стопа Леи перестала расти, остановившись на тридцать втором размере. По этой причине обувь ей покупали только в «Детском мире» – сандалики с ремешочками, ботиночки, сапожки, валеночки. Лея всю жизнь мечтала о настоящих туфлях на каблуке, но советский легкопром такой возможности не рассматривал в принципе. И только на последнем десятке лет её мечта сбылась. Волшебником оказался второй обожатель – Наум. Наума Лея приняла сразу. Она говорила, что только хваткая Зойка сумела сделать в этой жизни правильный выбор. В летах, спокойный, богатенький, с животиком.
– А руки! – восхищалась Лея. – Чудотворные руки!
Чудотворными руками Перельман снял все размеры с Леиной стопы и сшил такие туфельки, которым позавидовала бы даже Золушка. Розовые, лаковые, с крошечным бантиком и небольшим тонким каблучком.
– Я сделаю вам каблук четыре сантиметра, Лея, толстенький, устойчивый, – предупреждал её Наум. – И расширенный нос для удобства.
– Ну уж нет! – возмущалась Лея. – Только шпилечку, только узкий носик! Я всю жизнь завидовала женщинам, которые носили шпильку. Теперь мой черёд.
И Наум исполнил её прихоть. В изумительных туфельках Лея ходила по грунтовой дорожке вдоль дачи взад и вперёд. Чувствуя себя коронованной, она надменно крутила головой направо и налево. Направо – поле клубники, в ней копошится Улька, срезая секатором старые листья и усы. Налево – участок малины, которую стрижёт Зойка в косынке и темных франтоватых очках. Впереди туалет с открытой дверью, где, полностью одетый, восседает Аркашка. На коленях у него исписанные листы бумаги, часть которых он складывает рядом, а часть рвёт и накалывает на гвоздь для прямого применения в этих стенах.
– Аркаш, чем ты занят? – Праздная Лея балансировала на каблуках, обмахиваясь сандаловым веером.
– Пишу диссертацию, – коротко ответил внук.
– О чём?
– О применении вычислительных моделей для оптимального решения системы линейных неравенств.
– И кому оно надо?
– Это область технической кибернетики и теории информации.
– В общем, все работают, а ты отдыхаешь, – делала вывод Лея. – Так и ляг в гамак!
– В гамаке невозможно писать.
– А за столом?
– Стол заставлен тазами с вареньем.
– Вэй из мир! Все посходили с ума, – заключила Лея и походкой беременной утки на каблуках поковыляла к дому, снова оглядывая владения справа налево. Слева теперь осталась модная Зойка в малине, справа – Улька в земляных перчатках с охапкой клубничных листьев. Чуть ближе к дому, между забором и столбом, был натянут тот самый гамак. Он представлял собой сетку с огромными дырами, через которую проскользнул бы и аллигатор. Поверх сетки валялись старые пальто и облысевшая островами Бэллина каракулевая шуба. Лея, уставшая от променада, сняла туфли и плюхнулась в гамак, захватив при этом детскую скакалку, привязанную к параллельной сливе. Натягивая и отпуская скакалку, можно было раскачивать гамак, чем Лея и занялась. Над ней колыхнулось пронзительное июльское небо со взбитыми сливками облаков и закачалось из стороны в сторону, будто тоже крепилось к скакалке. Перезрелые сливы падали на ситцевое платье Леи, она рассасывала их пьяную плоть и упруго выплевала косточку куда-то за пределы видимого. Тяготясь своими годами, лето за летом наблюдала она старение природы. К середине августа старели стебли, меняя бодрую зелень на хрусткий вафельный сухостой, старело небо, из насыщенно-синего превращаясь в сизое, старела слива, становясь прозрачной, бездетной, старел Наум, копошащийся за редким забором, старела скакалка, перетираясь и крошась на изгибах, старела тетрадь со стихами, желтея страницами и полоща на ветру память о тех, кто когда-то рождал чувства. Лея, поддавшаяся общему увяданию, медленно засыпала, и храп её, несоразмерный с крошечной ножкой, летел под облака, столь же плешивые, драные по швам, как и Бэллина каракулевая шубка.
Замолк моих надежд
Последний колокольчик.
Он звоˊнок был и нежен,
Но жить уже не хочет.
Не надо принуждать
Его звенеть напрасно,
Он не желает ждать,
И он умрёт прекрасно.
Хрустальный язычок
Не прикоснётся к стали.
Умолк его смычок,
И струны в нём устали.
И капельки росы
С упругого бутона
Не встрепенут басы
Уже ни на полтона.
Прозрачны лепестки
Осенней жёлтой розы,
Как дождь течёт с руки,
Так умирают грёзы.
Он лишь в твоих очах
Умел играть сонаты.
И лгать чужим очам
Его учить не надо…
Прелести дачной жизни
К середине августа зарядили дожди, старый боярышник лупил ягодами, как снарядами по железному козырьку террасы. Улькин отпуск заканчивался. В управлении железной дороги, где она работала, горел проект, с которым никто, кроме Ульяны Гинзбург, справиться не мог. Аркашка торчал в городе, у него оставались считаные дни до защиты кандидатской диссертации. Лея изнывала от безделья. Сидеть с ней было решительно некому. Бэлла с Ефимом уехали в разгар бархатного сезона на моря, Груня с Борисом в Москве умоляли оставить её у себя хотя бы на месячишко. Улька в который раз оказалась крайней. На неё спихнули всех детей и скучающую Лею. Детей было трое: выпускник школы Вовка, первоклашка Оленька и Зойкина дочь – шестилетняя Лина. Когда успели вырасти? Улька, как всегда готовя обед на две семьи, вспоминала взросление каждого из них. Вовка
