Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

Маня изобразила воодушевление:

– Маленькими молоточками?

– Ну да. Мама вот верит. Это она его привела.

У Ирины четвертая стадия саркомы кости. В комнате пахнет лекарствами, которые ничем не могут помочь, и гнилью. Дочка Лариса в комнату не заходит, боится.

– Может, эта терапия… – начинает Маня и не договаривает.

Вторую неделю Ирина практически не встает. Смотрит фильмы. Друзья раздобыли моноблок с видиком[72], приносят кассеты.

– Представляешь, – жалуется Ирина, – совсем не нравится кино. А можно записать какие-нибудь документальные?

Потом, когда уже не осталось ни кассет, ни видиков, эти, записанные для Ирины, рука так и не поднялась выбросить. Но и смотреть их Маня тоже ни за что бы не стала.

– Я записала на бумажке, кого надо пригласить. Посмотри, вроде никого не забыла.

– Ты еще каждому стишок напиши. – Маня берет список.

– А что? Это мысль.

Ирина любила писать стишки. Просто баловства ради: на дни рождения, крестины-именины. Теперь вот на свои будущие похороны. До болезни она работала на областном радио, и Маня забегала к ней попить чаю и вообще. Тогда Ирина знакомила ее с новыми, с пылу с жару, образцами творчества. Один образец вспоминался чаще прочих.

– Привет! – сказала Ирина с порога. – Я тут пишу сатирическую поэму про начальника. Вот послушай. Начинаться будет так:

Косолапов-Косолапов, У тебя одна нога…

Дальше не придумала. И в финале:

Косолапов-Косолапов, Ты нажил себе врага[73].

– Почему у него одна нога? Вроде только что видела в коридоре. С двумя ходит.

– Об этом и будет поэма.

На поминках, когда Косолапов начал говорить речь, Маня вспомнила про ногу и не смогла сдержать истерический смех. Жаль, что сюжет поэмы так и остался тайной. В голове крутилось: «Чувство юмора покойного портит хорошие похороны».

Но сегодня Маня об этом еще не знала.

– Представь, – говорит Ирина, – мама меня вчера мыла, а я стою, смотрю на себя в зеркало и думаю: есть же во Вселенной планета, где все так выглядят, и я там тоже была бы нормальная.

За дверью раздаются голоса. Это бабушка привела Ларису из садика.

– А помнишь, – говорит Маня, – в садике ты позвала смотреть, как вы с Севой целуетесь? Я стою. Вы за верандой, а по дороге люди идут. Темно, зима.

– Помню, – улыбается Ирина. Улыбка у нее прежняя. Только улыбка и осталась. – Сева этот слюнявый был – жуть. – И вдруг жалобно: – Знаешь, очень многого не могу теперь. Кружку вымыть встану – и уже устала. Зато вчера в киндере попался бегемотик в каске.

Киндер-сюрпризы – это страсть Ирины. Бегемотики, пазлы, автомобильчики. А вот дельфинчиков и динозавриков Ирина уже не увидела. Не успела.

В дверь заглянула тетя Саша:

– Девочки, я не могу ее снять! Залезла на турник и не спускается. Я уже и конфетой манила, и телевизором…

Ирина снова улыбается.

– Я посмотрю, – говорит Маня.

В большой комнате на самом верху шведской стенки сидит Лариса и болтает ногами. Уговоры бабушки слезть и пойти поесть супа отскакивают как от стенки горох.

– Не пойду. Не пойду, – напевает Лариса. – Не пойду. Суп неинтересный.

Маня разглядывает сидящую на верхотуре девочку:

– Не пойдешь?

– Нет.

– Ладно. Имей в виду, я лезу к тебе.

– Ты умеешь лазить? – удивилась Лариса.

– Я умею не только лазить, но и снимать маленьких девочек со шведских стенок.

Маня схватила Ларису и утащила вниз.

– Суп я все равно не буду, – сказала Лариса непримиримо.

Дед с бабушкой Ларису баловали. Дед особенно. Постоянно дарил игрушки, много игрушек: плюшевых слонов, песиков, какую-то пантеру в человеческий рост.

Маня вспомнила безобразный скандал, когда Ирина призналась родителям, что беременна. Маню взяли тогда в качестве группы поддержки, и она все видела своими глазами. С поддержкой не вышло. Старшее поколение не желало слушать, в итоге Ирина несколько недель жила у Мани. Потом все как-то устаканилось, она вернулась домой. Весной родилась Лариса.

* * *

Ирина умерла на Рождество. Стоял мороз. Не жуткий, а так, серединка на половинку. Да, точно, католическое Рождество было. Днем Маня поговорила с Ириной по телефону, предупредила, что задержится на работе. А вечером, позвонив в дверь, ощутила, что в квартире никого нет. Она сразу все поняла, но зачем-то позвонила еще раз. Стояла, куталась в полушубок, ждала. Вздрогнула, когда снизу по лестнице простучали быстрые шаги. Маня обернулась и увидела Соню, Иринину одноклассницу. Соня была девушка, как говорится, воцерковленная, но при этом как-то удивительно твердо стояла на ногах. Вот и сейчас. Запыхалась, раскраснелась, но стояла твердо. Только глаза выдавали.

– Что? – сказала Маня, хотя уже знала.

– Я днем пришла. Ларка в садике, тетя Саша на рынок собралась, ну я и осталась посидеть. Поговорили немного, потом Иришка сказала, что поспит. Я пошла чайник поставить, возвращаюсь, а она не дышит уже. А я что, я Ларку из садика к своим отвела и бегом назад.

Что было дальше? Что-то было.

Маня дождалась, когда вернулись нагруженные новогодними подарками родители Ирины. Пока ждала, все думала, что сказать. Не пришлось. Они и так поняли. Маня обняла тетю Сашу и… она внезапно поняла, что забыла имя Ирининого отца. Реальность казалась хрупкой и ломкой, как старая газета. Четыре человека топтались в тесной прихожей, не зная, куда себя деть.

– Ждали, конечно. – Голос отца такой же неуклюжий, как его подарки Ларисе. – Отмучилась вот.

Маня стояла, привалившись к дверному косяку, смотрела на Ирину и ничего не чувствовала. Ни любви, ни жалости. К телу это не имеет отношения. Тело, оно просто… В голову назойливо лезли какие-то стихи.

Она механически помогала опытной (откуда, интересно?) Соне делать что нужно, звонила домой предупредить, разговаривала с тетей Сашей, смотрела, как ровно и тихо горит свечка, воткнутая в рюмку с рисом, слушала, как успокаивается, засыпает город.

Вдвоем омыли тело. Соня сбегала проверить, как там Лариса. Вернулась.

Маня перебирала в уме воспоминания. Первым вынырнуло, как с мужем и Ириной стояли в очереди за черенками для лопат. Кому и зачем понадобился этот черенок – бог весть… Вообще, Ирина нормально подгадала. Ни мамы, ни дочки, только Соня. А Соня – такой человек. Подходящий. Знает, как и когда умирать правильно. Что дальше, знает, что потом.

Свечка горела ровно. За окном проскрипели полозья санок.

* * *

Ранним утром Маня вернулась домой, упала на постель и проспала до темноты. А ведь надо помогать с похоронами, звонить людям, вообще шевелиться. Вместо этого хотелось малодушно