Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

– Мы поймаем машинку, будем петь и веселиться. Еще грибы есть. Обалденные… Вы любите грибы? У нас как раз подоспели.

В машине она все время клала голову на плечо Владу. Илья на переднем обнимал за гриф гитару.

– Белые? – допытывался Влад. – Сыроежки? Дождевики?

– Правильные.

Дальше память привычно разложилась набором фотокарточек. Частный дом, поделенный на условные комнаты высокой, нерусской какой-то печью. Тусклый желто-оранжевый свет матерчатого абажура, аквариумы непонятно с чем. Кружащаяся в танце Татьяна, сама похожая на абажур, только черный, с кружевным прозрачным краешком. Финн обнюхивал новую территорию и чихал. Илья допытывался, зачем здесь печь, если есть батареи. На стене качали фальшивым маятником фальшивые ходики с декоративной цепью.

Когда Татьяна отошла за пределы слышимости, Влад сказал:

– У меня подруга умерла. Со школы. Рак у нее был, все такое. И ребенок остался, девочка.

– Твой?

– Не знаю. – Влад поморщился. – Может быть.

– Сложно. – Илья поскреб голову. – Давай напьемся, а? Все равно мы заперты тут, непонятно где. А у меня, кстати, телка была одна замужем за майором КГБ. Встречались исключительно конспиративно. А потом его перевели куда-то, и она тоже уехала.

Перед запертой дверью успокоенно спал волкособ, обняв лапами надкусанную местную тапку.

– Ну что, по грибам?

– По грибам!

А дальше… темнота. Тьма. Пустота. Бежать больше некуда. У тебя нет ног, лица, тела. У тебе нет голоса и мыслей. И вой пришлых собак, во сне тревожащий Финна.

Глава 21

Форма чемодана[74]

– Не думал, что ты приедешь. – Шофер отмотал вниз боковое стекло. – Думал, тебя убили. Там у вас после вывода такое началось – и на войне, и…

– Врешь.

– Нет. Что ты жив, я потом случайно узнал. Мир имеет форму чемодана. Ты-то ведь тоже узнал.

– Не показатель. Мне по должности положено. Потом просто уточнял при случае.

– Чего ж раньше не навестил?

– На хрена? Ты тогда, сколько я могу судить, все решил. Жив. Здоров. При деле вроде бы. Не сдурел. Тащить тебя обратно… Сам взрослый, сам и разобрался.

Шофер, наверное, усмехнулся. В машине было темно, не разглядеть. От сестры Кронштадта подробностей жизни сослуживца Скворцов знал достаточно. И ехал, собственно, не к нему, просто так вышло. Кысмет. Случайно совпало с моделью жизни настоящего человека, каковую Скворцов отсчитывал не от повести Полевого, а от «Дороги никуда» Грина и одной забавной песенки на стихи Кострова. Опять же в Азии по эту сторону Тянь-Шаня бывать Скворцову не приходилось.

А Кронштадт еще в Афгане всех задолбал, декламируя по случаю и без:

Говорят, что есть в глухой Сибири Маленькая станция Зима. Там сугробы метра в три-четыре Заметают низкие дома…[75]

Когда вокруг тридцать восемь в тени, такие стихи заходят на ура. А вот когда Лариса сообщает, что через неделю отправляется вместе со Скворцовым до Иркутска и обратно, стихи эти вспоминаются совсем с другим смыслом и поводом. Это было не так, как осенью, когда привлекательной казалась идея покончить все одним махом.

Жизнь за прошедшие месяцы не то чтобы обрела смысл, но растеряла заметную долю обычной бессмысленности. Надо было сделать паузу, определить, найти ту самую точку невозврата, которая, как известно, работает в обе стороны. И не точку даже, запятую. «Казнить нельзя помиловать». Ну да. А еще: «А судьи кто?» Господи, это-то тут при чем? «Жизнь такова, какова она есть»[76].

– Ты в курсе, кстати, что Зима – она не зима? – Шофер закурил новую папиросу. – Я уже тут узнал, случайно. И так, понимаешь, в тему оказалось.

Скворцов солидарно щелкнул зажигалкой.

– Тутошние краеведы считают, что это от бурятского зэмэ. «Вина» то есть. «Провинность». То ли те, кто тут жил, провинились чем-то. То ли… на местных бурят напали кочевники, но буряты их, провинившихся, тут именно победили. Есть еще версия, что не победили, а, наоборот, просрали и бурят тут держали в плену.

– Тебе виднее. – Скворцов выпустил вверх струйку смешанного с паром дыма. – Но мне больше нравится версия, что все это от бурятского «зама». Дорога то есть. «Каждый выбирает для себя…»[77]

– Это уж наверное. У меня остановишься?

Предложение было заманчивое. Гостиниц, особенно гостиниц незнакомых, Скворцов не любил. Но…

– Сегодня – да, а дальше в гостиницу. Не пойми неправильно, чистое любопытство и блажь туриста. Есть гостиница-то?

– Есть. Тебе понравится.

К таким утверждениям Скворцов относился скептически, но без настороженности. Понравится – это значит, что по крайней мере не убьет. Он кивнул своим мыслям и закрыл глаза. Здесь это можно было делать безопасно, так же как когда-то в «Скатке», и – никогда рядом с Ларисой, никогда в тех углах и щелях, где он с некоторых пор пережидал очередной приступ.

Леху он, конечно, обманул, но никакого угрызения совести от этого не испытывал. Сам же говорил про взрослых людей. Вот и он, Александр Скворцов, тот самый взрослый людь, вполне способный самостоятельно разобраться со своими тараканами и уж во всяком случае не пугать ими посторонних. А гостиница в Зиме зимой наверняка пустует: стало быть, никаких, даже случайных глаз и ушей не будет. Проще было только с неформалами в Скатке. Там вообще все было просто.

Был вроде бы август. Традиционно холодный и дождливый. Сквозь окно и дождь были видны промокший соседний дом и часть гаража. Из коридора выбрался, отряхиваясь по-собачьи, мокрый, но довольный ролевик Фиш. В руках два прозрачных полулитровых пакета с неразборчивыми синими надписями.

– Летний сад – коньяк в мире моющих средств! – прорекламировал он свою добычу. – А на дачу давай завтра. Скоро Эльза придет. Обещала плодовое вино.

– Завтра так завтра, – сказал Скворцов ровно.

Можно было остаться до завтра, дождаться Эльзу, попробовать ее бурду, обсудить с парнями цены на лавровый лист, напиться вдрызг и даже забыть, что город обложен дождями. Но дорога уже тянула Скворцова.

Бурятская дорога «зама», как говорил плосколицый санитар Еши. Скворцов не мог тогда этого помнить, это все позже. Не Афган и даже не первая Чечня. Парень с разваленным осколком мины плечом, света нет, ни черта нет. «Держи!» – орет Скворцов, и санитар держит, только кровь все не останавливается. И шить нельзя, и так оставлять тоже, и «буханка» летит одним колесом в обрыв, но как-то выправляется, и вот уже все, Скворцов стоит, утирая кровь из рассаженного не пойми чем надглазья. «Зама», – говорит Еши и протягивает зажженную сигарету.

Он вышел из подъезда, и в ладонь ему ткнулся мокрый собачий нос. Скворцов отстранился и пошел дальше. Собака посмотрела