Потерянная эпопея - Алис Зенитер
Тасс начинает понимать – надо простить ей ее заторможенность: у нее похмелье, мигрень, взгляд как у сломанной камеры, вывихнутая лодыжка и предок с толстыми бровями, который, судя по всему, уютно в ней расположился, в общем, слишком много всего. Но она наконец связывает эту встреченную ею троицу с фотографиями, которые показывал ей Шенонсо.
– Эмпатия победит,– бормочет она, потирая виски.
Ручей отвечает замысловатым жестом, его кулак изображает глухо бьющееся сердце, потом раскрывается, и длинные пальцы, слегка загнутые, складываются в букву П.
– Я видела ваши послания на красной дороге вдоль реки. Вы, собственно, кто? Коллектив активистов или…
Видя их замкнутые лица, она колеблется:
– Клоунов?
На всех трех лицах написано, что это определение нравится им меньше предыдущего, а может быть, они вообще не любят вопросов. Тасс прокручивает в памяти свой разговор с Шенонсо. Он мало что сказал ей о них, кажется, что-то насчет социальных сетей, что-то о молодежи и еще – это вспоминается ей сейчас – о вторжении к Мод Цуда. Теперь Тасс удается мысленно связать несколько точек. Жандарм, кажется, был уверен, что Селестен и Пенелопа присоединились к группе. Еще он сказал, что близнецы уехали в Бурай. А Тасс с троицей сейчас находятся в нескольких километрах от этого города. Это не может быть совпадением. Возможно, близнецы тоже здесь, совсем рядом.
– А Селестен и Пенелопа входят в вашу группу?
На трех суровых лицах не дрогнул ни один мускул, можно подумать, что они не слышали вопроса.
– Это двое моих учеников, близнецы. Они ушли незадолго до конца учебного года… и, боюсь, у них неприятности с жандармами.
Ручей морщится, как будто слова Тасс не имеют никакого смысла. НВБ качает головой. ДоУс предлагает перейти в хижину, потому что травинки и листья уже летают во все стороны.
Они садятся по-турецки на голом полу, прислонившись спиной к стене без окон. Нити, связавшие их четверых ночью, развязались и висят в тишине.
– Что ты слышала о нас? – спрашивает наконец НВБ.
Тасс бормочет сначала ничего и ровным счетом ничего, потом в памяти всплывает другой, более тревожный обрывок разговора с Шенонсо. Она выдыхает:
– Мне сказали, что вы группа террористов.
К ее немалому удивлению, обе женщины поворачиваются к Ручью, как будто эту фразу произнес он. У НВБ глаза блестят от гнева, а ДоУс выглядит огорченной.
– Вот видишь,– кипятится НВБ,– вот видишь! Я тебе говорила, что нельзя употреблять это выражение.
– Люди никогда не поймут, чего мы хотим.
Ручей негодующе машет руками, он никогда не говорил «терроризм» просто так, сам по себе, не его вина, что его цитируют усеченно. Он боролся за выражение «эмпатический терроризм», это правда, но так было в начале группы, потом он послушал двух других и согласился с их мнением. Эмпатия насилия гораздо лучше.
– Эмпатия насилия,– говорит НВБ, повернувшись к Тасс,– не терроризм.
– Эмпатия насилия,– повторяет ДоУс.
Тасс вспоминает, какие шутки они с Шенонсо отпускали про такого рода термины.
– Я не понимаю, что это значит,– смиренно произносит она.
Все трое колеблются. В конце концов, они тайная группа, с какой стати им разъяснять ей что бы то ни было. ДоУс напоминает ласковым голосом, что они как-никак видели предков Тасс, она им не чужая. И потом, жизнь, которую показала яма с водой, не была жизнью колонизатора, это была жизнь одного из тех, кого Тжибау назвал проигравшими Истории, как и они.
– Ладно,– соглашается НВБ.– Тогда скажи ей.
Сама она этого не сделает – все еще не доверяет теории. У нее нет ни педагогического дара ДоУс, ни красноречия Ручья. ДоУс скороговоркой объясняет основные принципы их акций: создать у белых ощущение лишения, смутить их в очевидности собственного дома, подточить веру в их статус хозяев. Она говорит, как важно ни во что не ставить или входить, ничего не взяв, просто чтобы сжечь сон, пробудить страхи. Ручей настаивает на важности никогда не быть ворами, только перемещать, понемногу вносить хаос. Впервые они излагают эту историю человеку извне, кому-то, кто не хочет присоединиться к ним, а хочет только их понять, и впервые теряются в словах. Обычно Ручей быстро прибегает к примерам, зная, что они просвещают лучше, чем теория, но сегодня это значило бы опасно подставиться, ослабить текущие акции. Он ищет, как бы это сказать, ни в чем не признаваясь, в памяти всплывают обрывки стихов, и вот слова пришли:
– Чего мы хотим? Я тебе скажу. Мы хотим сломать голос слов говорим за тебя, остановить инфляцию приветствую вас, сбить рефрен во имя, нарушить порядок слов
тишина мы поворачиваемся
урегулировать сумму
молчи
покончить с этими
мы знаем
и так до бесконечности
от тех, что знают все во имя ничего, и тех, кто думает все во имя всех.
Тасс ничего не имеет против стихов, как мы знаем, но сегодня она не понимает, что стоит за этими словами. Ей бы хотелось, чтобы группа представила резюме в формате, уже знакомом ей. Что-нибудь с введением, разделами и, может быть, даже, будем амбициозны, подразделами.
– Но конкретно что вы делаете? – спрашивает она тоном, близким к мольбе.
К удивлению двоих, отвечает НВБ. Она говорит, что готова привести пример, бог с ней, с опасностью, бог с ней, с рекламой. На этот раз она выбирает доверие. Она произносит это слово «доверие», но по тому, как она смотрит на Тасс, та понимает, что это скорее тест. НВБ доверяет ей кусочек тайны, чтобы посмотреть, что она с ним сделает. Отрывистыми словами, как будто она надеется вопреки всему, что Тасс что-то не уловит и пропустит, НВБ рассказывает об операции «Рукопожатие», акции, основанной на терпении и повторении малых дел, чтобы бронзовая статуя на площади Кокосовых пальм наклонилась до нужного угла, который позволит Тжибау быть выше Лафлера. 36 %, говорит она удовлетворенно, как будто добившись нужного числа, 36 %, уже нарушает равновесие. Для этого надо незаметно убирать по нескольку булыжников из-под бронзового цоколя в каждую ходку. ДоУс показывает сломанный ноготь, Ручей – царапины на суставах пальцев. Статуя еще не наклонилась, говорит НВБ, но это непременно произойдет. Это уверенность. Это надежда.
Ветер снаружи усиливается и ревет. Сорванные листья влетают в большие проемы без стекол.
– И
