Потерянная эпопея - Алис Зенитер
В хижине же Тасс кажется, что это конец света. Однако вся ее жизнь не встает перед глазами. Ветер слишком силен, он сдувает все картины. И воет слишком громко, чтобы услышать голоса из прошлого, чтобы сожаления нашептали что-нибудь этакое своими крошечными ртами с потрескавшимися губами. Это конец света, который не дарит Тасс роскоши ретроспективы, но предстает как облегчение среди страха. Теперь все остановится. Она понимает, что немного ждала его, этого конца, уже сколько лет о нем говорят: перегревается море, исчезают рыбы, гибнет коралл, вымирают птицы, вода поднимается все выше и выше, множатся медузы, земля не родит, идут войны за питьевую воду, скотина дохнет, не успев произвести потомство, воздух стал канцерогенным, в море плавает дерьмо, в буквальном смысле дерьмо, человеческие экскременты, их достаточно, чтобы отравить соленую воду, невидимый пластик находят в черепахах, находят в рыбах, находят в желудках и крови. Годами говоришь себе, что жить стало невозможно, говоришь себе, что всем нам конец, но все роковые даты проходят одна за другой, и никакое событие еще не есть финал. Просроченные йогурты тоже ведь не становятся ни твердыми, ни черными, ни смертельными в одночасье. Тасс живет в просроченном йогурте, и есть еще люди, которые спрашивают, съедобен ли он. Она переживает конец так давно, что впору называть это вечной серединой, что-то еще раньше худшего, которое постоянно откладывается, потому что в каждом этапе худшего есть еще другое худшее, более отдаленное. Так что циклон, этот циклон, возможно, ей на пользу, если она поверит, что это финальная точка. Пусть все кончится. Пусть нас вычеркнут. Прощай, настал последний час / дверь затвори, моя любовь / я никогда не знала вас.
Пока Тасс отдается, почти не содрогаясь, своему ощущению апокалипсиса, из щели между стеной и железной крышей, сотрясающейся от ветра, выползают тараканы и стремительно бегут прямо на нее. Как будто темный медленный гейзер выплевывает большие коричневые капли на пол. Они брякаются о цемент, немного растерянные, непривычные к дневному свету, не освоившиеся в больших пространствах, не в восторге от перспективы бегства и тем более переселения. Одним прыжком Тасс на ногах, она бранится и машет руками. Она была готова к концу света, но ужасно разделить свои последние минуты с этими чертовыми тараканами, мелкими допотопными тварями. Она так громко кричит, размахивая шлепанцем, что навлекает на себя грубый окрик НВБ «Да заткнись ты!» из-за тонкой перегородки. Это пугает едва ли не больше, чем тараканы,– когда в глухом лесу на тебя так орет один из редких присутствующих людей. Она замирает и заставляет себя замолчать, кусая губы. А тараканы все равно уползают, они нашли другую щель.
Тасс скорчилась на матрасе, который ветер, порыв за порывом, уже устлал листьями. Она сжимает в руке маленькую подвеску Селестена. Момент апокалипсиса прошел. Она почти разочарована и хочет себе доказать, что все еще может случиться: этот рев и грохот снаружи, этот хаос воздушных порывов. Но это всего лишь циклон, и НВБ была права: он маленький. Когда интервалы между порывами становятся длиннее, ветер слабеет, она чувствует, как наваливается сон, и ей еще хочется верить, что буря не кончилась.
Но так и есть.
Она кончается.
Теперь это просто особенно ветреный день. И цвет серы становится золотистым между деревьями.
НВБ входит в хижину, ее кудри в каплях дождя, футболка промокла, листья бамбука прилипли к рукам. Она похожа на лесного духа, и от нее исходит тяжелый запах костра. Она склоняется над полуспящей Тасс, трясет ее за плечо, говорит, что сварила кофе.
– Откуда, черт возьми, это у тебя?
Тасс садится на матрасе, качая перед собой, как маятник, подвеску Селестена.
– Вы солгали мне вчера.
НВБ наполняет две чашки дымящейся жидкостью, не отвечая ей.
– Они были здесь, Селестен и Пенелопа.
НВБ хмурит брови, будто бы задумавшись.
– Мы не используем в группе французских имен.
– Вы можете называть их как хотите, я вам сказала, что это близнецы.
Невозмутимый вид НВБ только усиливает нервозность Тасс.
– Их же не десять тысяч в вашей группе, братьев и сестер с точь-в-точь похожими лицами. Где они сейчас? В какую авантюру вы их втянули?
НВБ прислоняется спиной к цементной стене и закуривает сигарету. Ветер курит ее вместе с ней, и бычок сгорает в несколько секунд. Тасс ждет ответа.
– Вчера ты сказала, что доверяешь мне.
– Пей свой кофе,– отвечает НВБ.
Властности, исходящей от молодой женщины, нипочем ни капли, ни прилипшие к ее телу листья, и Тасс послушно обмакивает губы в слишком горячий напиток. НВБ, похоже, не чувствует ожога, она пьет большими глотками.
– Ни во что мы их не втянули,– говорит она после долгого молчания.– Они пришли к нам, чтобы войти в группу. Не знаю, кто им о ней сказал, ДоУс права, дети не умеют хранить секреты. Они участвовали в двух или трех наших акциях, а потом у малышки возникли проблемы.
НВБ делает резкий жест рукой:
– Не проблемы с жандармами, как ты нам заливаешь, а личные проблемы, и мы ей помогли.
Тасс догадывается, что НВБ имеет в виду под личной проблемой. Все же она еще не знает, стоит ли высказать вслух то, что она считает тайной Пенелопы, а потом решается:
– Она беременна?
НВБ вздрагивает и проливает немного кофе на свою майку. Горячее коричневое пятно проступает у основания правой бретельки. Она не обращает внимания.
– Она тебе об этом говорила?
Тасс и хотелось бы ответить, что да, но Пенелопа ни слова ей не сказала, никогда. Она бормочет, что сама заметила.
– Малышка попросилась пожить со мной, когда это стало видно,– говорит
