Латгальский крест - Валерий Борисович Бочков

51

Конечно, одежда не высохла. С отвращением натянул джинсы: молния долго артачилась, но все-таки застегнулась. Надел рубашку – влажную, холодную, мятую. Ботинки за ночь поседели – покрылись белой плесенью, похожей на иней; я стер гадость рукавом, сунул ноги в ледяное нутро. Время подходило к полудню. Надо было ехать сразу на кладбище.

Лес кончился. Справа вынырнули и побежали, стреляя зайчиками, мелкие домики, похожие на собачьи будки. Раньше тут были огороды. Я взлетел на холм и сразу же увидел всю панораму: водонапорную башню, купол вокзала с флюгером и вокзальные часы. Стаю ворон над парком, за парком – замок. На пустыре, среди бурых лопухов, белела макушка часовни. За подросшими липами виднелась крыша моего дома. Жесть была выкрашена в тот же самый отвратительно-коричневый цвет. Я непроизвольно затормозил: господи, да тут не изменилось ничего, даже облако, похожее на дервиша в чалме, зацепившееся за шпиль костела, даже оно было из моего детства. Со станции донеслось бормотание репродуктора, звякнули вагоны; я взглянул на часы – да, полуденный экспресс покатил на Резекне.

Я добрался до Русского кладбища, к воротам подъезжать не стал. Там уже стоял кривобокий автобус и несколько дряхлых легковушек. В ржавом заборе не хватало прутьев, я пролез и пошел вдоль холмов и оград, крашенных серебрянкой. Трава доходила до колена, над крапивой кружили жирные шмели. К облупившимся фанерным обелискам были приделаны пропеллеры, дюралевые модели истребителей, просто красные звезды. Из керамических овалов на меня смотрели лейтенанты и капитаны, некоторых я помнил. Кирсанов разбился при катапультировании, Миша Донцов утонул. Отец Гуся тоже лежал тут. Я вдвое был старше каждого из них.

На могиле матери стоял простой деревенский крест, ни фотографии, ни имени, только деревянный крест – и всё. Рядом зияла яма. Справа высилась гора песка, вперемешку с черным грунтом, из нее торчали две лопаты с отполированными рукоятками. Тут же, в затоптанной траве, лежал на боку фанерный обелиск с моей фамилией, набитой черной краской по трафарету. Буква «р» подтекла и стала похожа на ноту. Я забыл, насколько звучна моя фамилия; четверть века она не означала ничего, кроме набора звуков смутно славянского происхождения.

Вдали ухнул барабан, за ним нестройно завыли трубы. Возникло почти непреодолимое желание исчезнуть. Я бы согласился сейчас очутиться в любом другом месте; где угодно, только не здесь. Вместо этого я лишь отошел в сторону. Покорно слушал, как неотвратимо приближается пугающая какофония.

Над кустами показался гроб, обтянутый красной материей с черной бахромой. Он плыл, покачиваясь, а после из-за орешника появились и люди. Толпа оказалась гораздо многочисленнее, чем я ожидал. Во главе процессии незнакомый кособокий старик нес атласную подушку с медалями. На флангах, как македонские щиты, двигались венки с астрами, гвоздиками и прочей гробовой флорой.

Брата я узнал сразу. Высокий жилистый мужик в дрянном костюме – скуластый пролетарий, он был похож на монтера после отпуска на юге: большие загорелые руки, седой ежик, коричневая шея; черный галстук на резинке съехал набок.

Валет тоже узнал меня, скользнул взглядом, не задерживаясь. Как просто и как банально. Кажется, целую вечность я ждал этого момента, трясся от страха и ненависти, точил клыки и когти, жаждал вцепиться и растерзать. Вырвать кадык из горла, сердце из грудной клетки, печень из брюшной полости… И вдруг – ничего! Безразличие, пустота и усталость.

Гроб опустили на козлы, прислонили крышку. Я стиснул кулаки и осторожно заглянул внутрь. Лицо отца изменилось мало, лишь слегка усохло и отливало лимонным, а волосы даже не поседели. На покойнике была парадная форма с капитанскими погонами. Мне стало вдруг стыдно и неловко – за себя, за него, за этих неуклюжих старых людей: отца выперли в отставку, даже не дав майора.

Незнакомые старухи в траурных кружевных косынках – мятые мокрые лица, кривые рты, в крепких кулаках комки белых платков – я никого не узнавал. Колченогий старик в мешковатом летном кителе без погон, но с орденской колодкой и гвардейским значком на груди, сделал шаг вперед и начал говорить. Голос и интонации показались знакомыми, старик чуть картавил, но не потешно – вроде Ленина, скорее импозантно, так грассировали в советском кино актеры, изображавшие аристократов и белогвардейцев. С оторопью я узнал в этом заморыше майора Ершова, директора Дома офицеров, щеголя, хвастуна и балагура. Он и тогда был оратором хоть куда, сам вел концерты, декламировал стихи, особенно любил Маяковского. «Кто там шагает левой?» – хищно выкрикивал Ершов в зал, подбегая к краю сцены. Сейчас он говорил, обращаясь непосредственно к мертвому отцу. Получалось эффектно – у меня по спине ползли мурашки.

После выступали другие старики. С орденскими планками, медалями и военными значками на старомодных, мятых пиджаках, они говорили долго и путано, об одном и том же. Что капитан Краевский – настоящий советский офицер, настоящий летчик– истребитель, что таких больше не делают, что подонки-демократы развалили великую державу, уничтожили славную армию.

Холодея, я узнавал некоторых ораторов. Я помнил их веселыми мужиками, которые учили меня пить пиво и бить дуплетом от борта в дальнюю лузу, я ездил с ними на рыбалку, где они варили мировую уху, жарили на углях шашлыки по-карски, а после лихо хлестали водку и пели протяжные русские песни. На спор они стреляли из табельного оружия по пустым бутылкам, устраивали боксерские поединки или гонки на мотоциклах по пересеченной местности – отважнее всех рыцарей Круглого стола, великолепней любой семерки ковбоев, бесстрашней всех героев Эллады – и сам черт был им тогда не брат.

52

На выходе с кладбища в меня вцепилась какая-то грудастая тетка с подведенными черным глазами. Она часто моргала, будто подмигивала.

– Чиж! Йо-мое!

Я подался назад: от тетки разило цветочными духами и бабьим потом. Она дыхнула мне в лицо свежей водкой и неожиданно мокро поцеловала меня прямо в губы.

– Чиж! А я стою-думаю, он или не он! Ну мать твою – Чиж! Я улыбнулся, виновато пожал плечом. Закашлялся, незаметно вытер рот от жирной помады. Толстуха удивленно заморгала, после радостно хлопнула в ладоши.

– Во дает! Не узнает! – Она снова ухватила меня за воротник. – Ну ты коварный мужчина, Чиж! Кто мне засос в восьмом классе поставил, а? А в трусы мои кто лазил? В кладовке! В