Перевод с подстрочника - Евгений Львович Чижов
— Я столько раз тут проходил, ни разу вас не видел.
— А я здесь больше не работаю, уволили меня. Рассчитали, и до свидания. Чтобы вместо меня вон ту прелестницу взять, — старик показал на подметавшую асфальт девушку. — Она хозяина этого кафе дальняя родственница. А заодно, конечно, любовница. Но это, сами понимаете, между нами. Так что я теперь пенсионер. То есть, можно сказать, никто. Получаю пенсию по низшему разряду. Заслуги мои перед музыковедением не учтены, все годы преподавания коту под хвост — документы куда-то затерялись. А мои книги для определения разряда значения не имеют, что писал, что нет. Но я не в обиде! На кого мне обижаться? Не на этого же ангела с веником?! Вот хожу теперь, бутылки собираю. Раньше это моя работа была, теперь, можно сказать, хобби. Ну и, конечно, прибавка к пенсии. И существенная. Если места знать, можно до сотни бутылок за день набрать, а это, я вам скажу, деньги.
Старик приподнял сумку, слегка качнул, бутылки звякнули.
— Слышите, как звенят? Для меня это теперь лучшая музыка. Я, знаете, во всём научился музыку слышать. Это раньше, когда я книги писал, мне симфонии нужны были, оратории. А теперь я иду по бульвару — и везде музыка! Всё пространство дышит звуками: шарканье шагов, обрывки разговоров, звон бутылок, гудки машин — это всё настоящая музыка! Только чтобы её различить, нужно стать окончательно никем. Пока ты ещё кто-то и кем-то себя считаешь, это мешает тебе слышать...
Жаппаров сделал глоток взятого ему Печигиным пива, вытер грязным рукавом рот, облизнул губы.
— Вам это, наверное, кажется сентиментальным? Ошибаетесь, друг мой. Просто вы пока ещё слишком кто-то. Вы, извиняюсь, кто по профессии? Как? Перевозчик?
Старик приложил ладонь к заросшему седым волосом уху, весь съёжился от усилия расслышать — похоже, обретённая им чуткость к музыке пространства сопровождалась некоторой глухотой.
— Ах, переводчик! Ну, неважно, это всё равно. Важно, что пока вы ещё не готовы услышать. Но придёт и ваше время. И не думайте, что это простая, легкодоступная музыка. Она полна контрапунктов и диссонансов, Стравинский или там Шенберг куда проще... С каждым днем я всё глубже проникаю в её тайну, но всё-таки не постиг её до конца. Потому что я и сам ещё слишком кто-то... Никогда нельзя сделаться в достаточной степени никем! Слышите?
Жаппаров поднял палец, обращая внимание Печигина на раздавшуюся где-то далеко автомобильную сирену.
— Я хотел бы у вас кое-что спросить...
— Да-да. — Старик придвинулся ближе, выныривая навстречу Олегу из окружавшего его облака звуков.
— Если б вам предложили встретиться с Народным Вожатым... о чём бы вы стали с ним говорить?
— Я слышал, он давно уже никого не принимает...
— Да, но бывают исключения. Давайте предположим.
— Даже и не знаю... — Жаппаров в затруднении раскачивался на стуле. — А что, у вас есть такая возможность?
Печигин не удержался от того, чтобы поразить старика:
— Вероятно, я увижу его завтра.
Жаппаров откинулся на спину стула, щёлки глаз ещё больше сузились, взгляд сделался недоверчивым: расстояние между ним и президентом было слишком огромно, чтобы допустить, что один и тот же человек может сегодня говорить с ним, а завтра с Гулимовым.
— Я ведь не просто переводчик, я перевожу на русский стихи Народного Вожатого.
— Ах, вот что... — Старик весь подобрался, выпрямился, убрал со стола руки, чтобы спрятать грязные манжеты.
— Так о чём бы вы на моём месте его спросили?
— Ну хотя бы о пенсии... Чтобы немного увеличить... Хотя нет, это ерунда, о чём я... Всё пустяки... — Даже гипотетический шанс встречи с президентом вместе с близостью человека, для которого этот шанс был реальностью, повергли музыковеда в смятение. — Есть вещи поважнее... Минуту... Дайте подумать...
Пока старик думал, Олег увидел на бульваре ещё одного знакомого. Внимательно глядя по сторонам, по направлению к ним сквозь косой дождь утренних теней шел Алишер. Заметив Печигина, свернул к нему и, церемонно поздоровавшись, присел на свободный стул.
— А я вас ищу. Заходил к вам домой, вас нет. Решил посмотреть поблизости, вдруг где-нибудь встречу. А вы вот, оказывается, где...
В последних словах не было и тени упрека, и всё же Печигин различил скрытый укор во всей его подтянутой и в то же время неловкой, точно с трудом сгибающейся фигуре, в тяжёлом лице и брошенном на пивные кружки взгляде: прохлаждаетесь... На Алишере были тёмные брюки и обычная джинсовая рубашка, но они выглядели на нем как военная форма неизвестного образца. Этот человек находился в постоянной боевой готовности, и пить в его присутствии пиво можно было только после команды «вольно». Олег представил его Жаппарову, и не прошло и минуты, как музыковед рассказал, что Печигина ждёт завтра встреча с Народным Вожатым.
— Вот как? Ну наконец-то...
Олег помнил, что говорил Алишеру про обещанную встречу, и всё-таки это известие поразило того не меньше, чем Жаппарова. С полминуты Алишер смотрел перед собой, похоже, забыв, что собирался сказать Олегу, зачем его искал, и на его отворачивавшемся от солнца лице мелко дрожало левое веко. Потом вынул из кармана и отправил в рот финик и, выдавив косточку через дыру в зубах, повторил:
— Наконец-то... А я уж думал, ваш друг Касымов обманул и этого никогда не случится.
— Как видите, он держит свои обещания.
— Вот и отлично. Тогда вам тем более нужно не откладывая познакомиться с человеком, с которым меня недавно свели. Ради этого я к вам и заходил. Он знает Гулимова чуть ли не с детства. Вы услышите от него много нового о нашем президенте.
— Я собирался ещё поработать сегодня над переводом, чтобы отдать его завтра Народному Вожатому.
Это была отговорка, Олег всё равно бы не успел закончить перевод, но ему не хотелось так сразу соглашаться с Алишером.
— Это не займёт много времени, он живёт недалеко. Идемте со мной, не пожалеете.
— А кто он, этот ваш человек?
— Поэт, в прошлом, кажется, довольно известный. Хотя о его известности я только с его слов знаю. Сам я поэзией никогда особенно не интересовался. По-моему, есть вещи поважнее.
— Ну что ж... — Печигин не спеша допил пиво, делая вид, что обдумывает
