Москва, Адонай! - Артемий Сергеевич Леонтьев

– Его зовут «онанист Андрюша»… этот щуплый задрот, между прочим, один из бессменных лидеров, по летописи Бориса.

– Как так, что за дичь?

– Положение одного из самых религиозных людей онанист Андрюша занимал в связи с тем, что причащался чаще других: иногда доходило – страшно подумать – аж до тридцати причастий в году. Собственно, Андрюша причащался после очередной дрочки: одна дрочка = одно причастие. Хотя иногда Андрюша отступался от данного правила и успевал подрочить перед одним причастием несколько раз. Получалось: одна дрочкаІ = одно причастие. От перестановки слагаемых сумма не изменяется… Сам Андрюша не любит слово «подрочить», предпочитает «пустить пенку» или «взбить белогривку»… Вследствие такой тесной переплетенности двух этих мероприятий в личной и духовной жизни Андрюши, сознание молодого человека настолько тесно сблизило два этих действа, что сам Андрюша уже не представлял одно без другого – он видел сие, как единое и неделимое целое… Андрюша знал, что онанизм – грех, но он считал, что причастие снимает этот грех, как рукой, посему был убежден: главное, после очередной своей дрочки успеть причаститься перед смертью – в этом уж случае, он очищенным птенцом непременно попадет в рай. Впалая грудь и слабнувшее зрение – его вечный бич, который намекает на пристрастия молодого человека… вот он, собственно, и питается преимущественно собачатиной, так как вычитал где-то, что собачье мясо имеет особую питательную силу… Этот кашалот сожрал почти всех псов поселения, в связи с чем его просто заполонили вконец обнаглевшие коты и кошки… Если бы ты знал, как я ненавижу кошек! Эти несносные животные попадались буквально на каждом шагу: они откровенно терроризировали население, воровали куриц, мочились на лица спящих, сношали друг друга на крышах и стаскивали одеяла по утрам. До чего же вреднейшие существа – и не выразить, в общем. Не звери, а тихий ужас, сатаноиды – настоящее проклятие. Одним словом, свиньи…

Тут навстречу вышел неимоверных размеров мужик, похожий на архетипического кузнеца. Он энергично подошел и еще более энергично начал трясти руку Фридриху, а затем и Сизифу.

– Здорова, хлопцы. Я с вами, пожалуй, пойду, а то, чай, еще обидит кто… а со мной вам все трын-трава, это я как есть говорю.

Фридрих представил кузнеца Сизифу.

– Его зовут Святослав Ржаной, местная артиллерия и тягловая сила…

Ржаной издал звук, похожий на гул колокола, а потом заурчал как авиационный двигатель. Сизиф настороженно кивнул колбасной горе сухожилий и бугристых мышц, пытаясь выдавить из себя хотя бы тень улыбки, но чувствовал, что у него не особенно это получалось: слишком уж напугал подошедший. Но приглядываясь к простоте нрава и молчаливости Святослава, Сизиф несколько пообвыкся и успокоился.

Следующий, кто встретился на дороге – Анатолий-богомолец.

– Анатолий у нас, как видишь, голуба, в телесах…

Сизиф с молчаливым уважением оценил увесистое брюшко, которое тянулось к коленям и не давало возможности быстро передвигаться.

– От стыда за свое большое чрево, богомолец носит его не выпячивая, как это обычно делают откинувшиеся назад толстяки, он, наоборот, ходит исключительно склонившись вперед, почти коленопреклоненно, а учитывая, что Анатолий постоянно с похмелья, его стыд по утрам всегда усиливается, поэтому смиренная походка медленно шествующего человека с по-монашески опущенной головой, да и вечное бормотание себе под нос какой-то околесицы вызывает неподдельное восхищение летописца Бори, который думает, что бормотание Анатолия – ничто иное, как Иисусова молитва, поэтому богомолец, наряду с Андрюшей-онанистом неизменно стоят в авангарде борькиных таблиц. В действительности же бормотание Анатолия – отборные проклятия и матерая нецензурщина в адрес тех, кто ему предлагал накануне выпить, и из-за кого он в очередной раз налакался в усмерть… по праву почитая их виновными в этом бесконечном свинстве и жутчайшей головной боли… богомолец может выпить баснословно много… прославился в поселении еще и тем, что дольше всех мог простоять во время молебнов – закрывает глаза и все стоит, стоит, стоит и немного покачивается – с проникновенным лицом и сосредоточенно сморщенным лбом. Со стороны кажется, что Анатолий молится, хотя на самом деле он спит в лежку – при чем наглухо, что называется, до десятого сна, ну, то есть не в лежку, а в стойку, в общем, ты понял… Кстати, единственный мужик в поселении, кто не только никогда не храпит, но еще и умеет спать стоя.

Фридрих кивнул Анатолию, а тот в свою очередь тоже пробубнил что-то себе под нос, а потом прилег в канаву, чтобы прийти в себя.

Дальше им встретилась хижина грудастой бабоньки Феклы-лекарши.

– А это своего рода медпункт поселения. Видишь, Фекла даже нарисовала на стене большое красное «Х»? Это не икс, я подчеркиваю, а именно исконно русское ХЭ! Она позиционирует свое ХЭ, как красный крест, я думаю, тут нетрудно догадаться. Тот же факт, что какие-то шалопаи приписали цветными мелками к этому медицинскому ХЭ две кривенькие буковки «УЙ» – было делом десятым.

Сизиф внимательно разглядывал хозяйку в ситцевой цветастой юбке до пола. Лицо широкоплечей, похожей на штангистку, женщины украшали густые усики над верхней губой. Она развешивала стиранные простыни на бельевую веревку и время от времени ковырялась в ухе, отирая палец о развешенное белье. Только знай себе прищепки достает изо рта и все теребит мизинцем ухо, засунув палец в раковину на все фаланги… Женщина брезгливо покосилась на идущих и демонстративно не поздоровалась. А когда увидела Святослава, то даже поморщилась, как при изжоге и негромко рыгнула… дело в том, что она до колик не выносила силача-мужлана, считала его заклятым врагом, потому что кузнец не признавал ее методик лечения…

Фридрих продолжал:

– Фекла-лекарша знаменита тем, что любую хворь лечит ночным прикладыванием разных икон. По ее деликатному мнению, желудочные болезни, например, лучше брать на приступ не чем-нибудь там, а иконами столпников, а, скажем, повышенное артериальное давление – иконами мучеников, ну, а в случае с венерической хворью, которую Фекла-лекарша считала исключительно семейной проблемой, она действовала иконой Петра и Февронии Муромских. Привязывала икону марлей, и так спи себе всю ночь, а утром будешь, как новенький, мол… За это «мракобесие», как выражался Святослав, Ржаной несколько раз порол Феклу, но не смог выбить и десятой части этих амбиций народного врачевателя…

Святослав сплюнул в сторону Феклы, недоброжелательно зыркнул. Рядом стоял добротно сложенный дом из приличных бревен, с красивой резьбой на окнах. Ладный и стройный домишко сразу обращал на себя внимание, однозначно выделяясь из общей беспризорности и аскетичности окружающей архитектуры. Не говоря уже о просторной