Латгальский крест - Валерий Борисович Бочков
Отец достает с антресолей коробку, расстилает на столе газету. Поверх – белое полотенце, вафельное, солдатское – полотенце все в желтых масляных пятнах. Пальцы отца, сильные и ловкие, двигаются без суеты: вот извлечена обойма из рукоятки, щелкает рычаг предохранителя, почти незаметным движением, опустив спусковую скобу вниз, он отделяет затвор от рамки, вытаскивает возвратную пружину. Отец запросто может разобрать браунинг с закрытыми глазами за четыре секунды. Валет – за одиннадцать. Я в таких состязаниях стараюсь не участвовать.
Пистолет на ощупь кажется таким безобидным, так уютно рукоятка устраивается в ладони, указательный палец сам ложится на спусковой крючок, а какой он теплый и податливый… Большим пальцем я нащупал предохранитель; тихий щелчок – будто кто-то цокнул языком в темноте. Теперь нужно лишь надавить на курок – без усилия, совсем чуть– чуть. Всего пару часов назад из этого пистолета я едва не убил своего брата. Что меня остановило? Пытаясь воскресить то чувство, я приставил ствол к виску. Нет, ничего – пустота. Даже страха нет.
56
Меня разбудил бородатый доктор. Свет резал глаза, плюгавая лампочка в потолке слепила как паровозный прожектор. На бородатом теперь был медицинский халат, впрочем, весьма сомнительной белизны. Из нагрудного кармана свисали на тонких шнурках две затычки наушников. До меня комариным писком долетела какая-то мелодия. Доктор молча протянул мне браунинг, предварительно поставив его на предохранитель.
– Люди – дураки, боятся смерти. Они думают, смерть – самое страшное, что с ними может приключиться в жизни.
Он вставил затычки в уши, мелодия оборвалась на полуфразе. Музыкальные вкусы врачей-психиатров остались для меня тайной. В отличие от их литературных пристрастий. Я спустил ноги на пол. Нашарил ботинки, сминая задники, натянул. Встал, сунул пистолет в карман. Стараясь не оглядываться, вышел из комнаты.
Доктор закрыл дверь, вставил ключ, повернул. Мы молча шли по коридору, потом вверх по лестнице, потом снова по коридору. Обратный путь показался мне раза в три длиннее.
– Чаю? – предложил он, как только мы зашли в его кабинет. – Кофе дрянь, а чай вполне.
Чай тоже оказался дрянным. Обжигаясь, я глотал его из фаянсовой кружки с гнусно-ультрамариновыми гжельскими узорами. За окном начинался не очень убедительный рассвет. Небо, скучное и низкое, то ли еще не очухалось после ночной спячки, то ли уже успело натянуть на себя грязную мышиную хмарь. Доктор одной рукой вытащил из-под стола табурет. Деревянный, грубо сработанный, он был небрежно покрашен сероватыми белилами. Я поставил кружку на край пустого стола, сел на табурет, зажал ладони между коленей.
– Что с ней? – Я с отвращением ощутил себя банальным персонажем из скверного фильма и с мазохизмом повторил: – Что с ней, доктор?
– Вы когда видели ее последний раз?
– Двадцать… семь лет назад. – Цифра мне самому показалась фантастической.
Доктор вытянул из-под стола другую табуретку, сел напротив.
– Вы в психиатрии что-нибудь понимаете? – спросил он и ехидно добавил: – Нынче ведь в ней каждый сантехник разбирается. Куда ни плюнь – в Зигмунда Фрейда попадешь. Или в Карла Ясперса.
Я отрицательно мотнул головой – про этого Карла я вообще слышал впервые. Доктор, удовлетворенный моим невежеством, кивнул.
– Хорошо. В раннем детстве она перенесла психологическую травму с последующим невротическим расстройством… – Я знаю…
– …с резко выраженными последствиями, – он продолжил, не обратив внимания на мое замечание, – нарушением и временным снижением умственной и физической деятельности. К сожалению, тогда психотерапию не уважали, а уважали химию. Химия – наука, психоанализ – шаманство! Наши тогда налегали на психотропы, анксиолитики вообще чуть ли не панацеей считали. На транквилизаторы молились, прописывали кому попало…
За окном заметно посветлело. Появилась слабая надежда на солнце, в мышином цвете появились прорехи, оттуда светило розоватым. За березами я разглядел пруд, заполненный темной неподвижной водой. Пруд напоминал овальный кусок черного зеркала, аккуратно врезанного в зеленую поляну.
– …и симптоматические, которые эффективно работают только совместно с патогенетическими методами, а сами по себе оказывают лишь временный, облегчающий симптоматику эффект.
Неожиданно раздался вой. Он донесся изнутри здания; голос явно принадлежал человеку, но пол определить я не смог. Доктор даже не обратил внимания.
– Что это? – перебил его я.
– Утро. Начало нового дня. Вы меня слушаете?
– Да-да, конечно.
Вой повторился, тише и протяжнее.
– Вторая травма случилась в семнадцать лет. Эпизод был связан с прямым физическим насилием, сопровождался нанесением телесных повреждений…
– А возможно это симулировать?
– Что – это? Изнасилование? – Доктор на секунду задумался. – Конечно. Но анализ ДНК исключает ошибку. Исключает на сто процентов. Если биоматериал из вагины, из– под ногтей жертвы совпадает с ДНК предполагаемого…
– А без анализа? Ведь раньше никакого ДНК… Как раньше это все…
– Ну как? Показания жертвы изнасилования, свидетелей… Я ж не судмедэксперт. – Он допил свой кофе одним глотком, поморщился. – Ну и отрава… Характерные травмы на теле в районе половых органов, на груди, царапины и порезы… – Но ведь человек сам может себя…
– Аутоагрессия? О, это сколько угодно! Обычно самоповреждение является попыткой заглушить психическое расстройство при помощи физической боли…
– Нет, я про сознательное нанесение себе ран, симулирующих изнасилование.
– А-а, вот вы про что… Тем летом… – Доктор рассмеялся, ладошками хлопнул себя по ляжкам. – Наш пациент с сексуальным расстройством, уже и ремиссия началась…
Внезапно запиликал Моцарт, доктор вынул из нагрудного кармана телефон.
– Да, сейчас. Ну и что? Дайте аноферин. Да-да, иду!
Недовольно нажал отбой.
– Вы видели? Как дети, честное слово… Короче, в двух словах, чтобы закончить. Тогда ее залечили. Перекололи. Началась негативная симптоматика, потом кома. Когда ее вывели из комы…
Телефон зазвонил снова. Доктор, не глядя, выключил звонок и сунул телефон в карман.
– Ее перевели сюда…
– А давно?
– Да лет двенадцать, тринадцать где-то… Перевели с диагнозом «психоорганический синдром».
– Что это?
– Да что угодно! – засмеялся он. – От эмоциональной лабильности до деменции. От шизофрении до маниакально-депрессивного психоза. На начальных этапах развития протекает в виде мании – депрессии или меланхолии. Или безумия – я имею в виду острый бред. Затем, в случае безумия, закономерно трансформируется в бессмыслие или хронический бред и, наконец, приводит к формированию вторичного слабоумия.
– Что это?
– Это? – Он мрачно хлопнул себя по коленям. – Это – букет! Это нарушение всех психических функций. Нарушение мышления, нарушение аффекта, нарушение восприятия, нарушение памяти… У нее Альцгеймер, как у девяностолетней старухи, вы понимаете? Она
