Синдром неизвестности. Рассказы - Евгений Александрович Шкловский
Если они не будут друг друга поддерживать, их всех сожрут и не подавятся. Академия могла бы проявить гордость и независимость, не кланяться. Вот и глубокоуважаемый им Владимир Галактионович Короленко тоже отказался, проявил солидарность, а уж он-то явный камертон, таких, как он, честных и праведных людей, раз-два и обчелся.
Как-то сообщили по телефону, который не так давно установили в Аутке, что к нему едет какой-то венгерец, который посещает всех писателей. Спросили бы раньше его, он бы ответил, что уже не писатель, а садовник. И то правда: страшно любит возиться в саду, сажать всякие цветы, растения, деревья, и все растет и пахнет. Все сам же и заказывал.
Очень любил цветы. В Мелихово розы разводил, гордился ими. Гостьям-дачницам из соседнего Васькина сам нарезал букеты. Но срезал «спелые» цветы, те, которые нужно было срезать по правилам садоводства, и розы иногда начинали осыпаться дорогой, к большому огорчению дачниц. В Аутке же цвели не только розы, но и лилии, хризантемы, ирисы, тюльпаны, туберозы, гиацинты… Даже камелия расцвела – явление в Ялте, кажется, небывалое. Перезимовала, пережила восьмиградусные морозы. Тут же около роз находился огород с любимыми «красненькими» (помидоры), «синенькими» (баклажаны) и другими овощами.
Вот уж точно душеполезное дело – бросить семечко или посадить росток, а потом видеть, как из него вырастает красивое растение, расцветает, крепчает на радость миру и тебе в том числе. А ведь это ты творишь вместе с природой, помогаешь ей и видишь плоды трудов своих. Как же это прекрасно! Если бы каждый посадил дерево или еще какое-то растение, одно или несколько, как бы преобразился их мир, как бы приятней стало в нем жить. Им, людям, дана такая возможность, а кто ею пользуется? Больше портят почем зря, вырубают леса, засоряют реки – из корысти или просто так, от собственной дурости и бескультурья. Он и в Мелихово активно занимался природой, карасей разводил в пруду, деревья сажал, и не только плодовые.
План сада в Аутке сам рисовал с помощью Маши, намечал, где будет какое дерево, где скамеечка, выписывал со всех концов России фруктовые деревья, кустарники, устраивал шпалеры, и результатом были действительно великолепные персики, абрикосы, черешни, яблоки и груши, шелковицы. С большой любовью растил березку, напоминавшую северную природу, ухаживал за посаженным около любимой скамеечки эвкалиптом, который, однако, недолго прожил, так же как и березка: налетела буря, ветер сломал хрупкое белое деревце, которое, конечно, не могло быть крепким и выносливым в чуждой ему почве. Аллея акаций выросла невероятно быстро, длинные и гибкие, они при малейшем ветре как-то задумчиво колебались, наклонялись, вытягивались, и было что-то фантастическое в этих движениях, беспокойное и тоскливое… Были и японские деревца, развесистая слива с красными листьями, крупнейших размеров смородина, и виноград, и миндаль, и пирамидальный тополь, – все это охотно принималось и росло с удивительной быстротой благодаря их заботам. Одна беда – вечный недостаток в воде, пока наконец Аутку не присоединили к Ялте и не явилась возможность устроить водопровод.
По всему саду он наставил лавочек, не парадные с чугунными ногами, а деревянные. Сделал три моста через ручей. Даже пальмы посадил. Вообще любил все живое, не только растения – в Мелихово таксы, в Аутке глупый приблудный Каштан… Правда, собак предпочитал кошкам, любил разговаривать с ними, а вот Книпперша предпочитала именно кошачьих. А еще – два обосновавшихся у них журавля, которые привыкли так, что, даже улетая на время, все равно возвращались в облюбованное ими место и ходили за ним и за садовником, как собачонки.
Как же быстро летит время, слишком быстро! Борода стала совсем седая, и ничего не хочется. Чувствует, что жизнь приятна, а временами неприятна, – на сем остановился и не идет дальше. О смерти думается все чаще, хотя эти печальные мысли от себя гонит и все надеется, что еще поживет, еще образуется. Однако уже и завещание написал, чтобы потом раздрая не было. Слишком скор переход от молодости к старости и дряхлости. И очевидно уже без сомнений —закат, прощание, уход близок. Сказал как-то Бунину, что жить осталось лет шесть.
Шесть лет – много или мало? Чуть сильней прижмет со здоровьем, то много, чуть отпустит, то маловато, можно бы и подольше. Но, даже стараясь не думать о смерти, любил побродить по погостам, нередко вместе с Сувориным, как бы приучая себя к этим мыслям. В «Ионыче», приведя влюбленного и романтически настроенного героя на кладбище в лунную ночь, описал противоречивое чувство от того покоя, которое царит на погостах.
Нет, надо пользоваться жизнью, пока она еще совсем не угасла, пытаться сделать ее лучше, светлее, комфортнее – не только для себя, но и для потомков.
Будущее всегда волновало, не только свое, но и общее, на него возлагал надежды. Много должно появиться хорошего, нравы станут лучше, школы, больницы будут построены, легче станет жить, удобней, противоречия смягчатся… Не так, как сейчас, когда люди недовольны друг другом и своим положением и недовольство это принимает все более острые формы, грозит перерасти во что-то совсем неприемлемое, не исключено, что и в кровопролитие. А вот его собственное будущее уже совсем не просматривается. М-да, печально.
Однако печаль печалью, а жизнь жизнью. И даже если закат, то ничто не мешает порадоваться новому фланелевому костюму, который скоро будет спасать его от жары, скрывать исхудалые, истончившиеся ноги и привлекать барышень на ялтинской набережной, где волны бьются о каменный берег, бог мой, на какой такой набережной, ведь они еще, кажется, в Германии, в Баденвейлере… Ночь глубока, бездонна, необъятна. Очень жаркая, душная ночь, все тело мокрое и липкое от пота. И дышится трудно, очень трудно. За окном, кажется, вспыхивают сполохи грозы, туман вливается в комнату, расползается по ней, когда Ольга по его просьбе приоткрывает балкон и окно. Догорает, то замирая, то вспыхивая, остаток свечи. Когда жена кладет ему лед на сердце, он пытается отстранить ее руки, бормочет: «Пустому сердцу не надо…»
Неужели теперь действительно все? Неужели и вправду конец?
«Ich sterbe…» – из последних сил громко произносит он, обращаясь к немцу-доктору, за кем сам же попросил послать и который велел, как обычно делают для умирающих, подать ему шампанское.
Чехову подносят бокал, он поворачивает бледное лицо к жене, слабая,
