Студеный флот - Николай Андреевич Черкашин

Пот срывается с подбородков, локтей и каплет в масло поддона. Старшина 1-й статьи Соколов, оскалившись, орудует с таким усилием, что гаечные ключи походят на мослы, вылезшие из лопнувших от напряжения рук. О, что бы они сделали, если бы им дать солнечный свет и свежий воздух!

Командир моторной группы лейтенант-инженер Стефановский вылез из-под пайол черный по пояс – по самые плечи! – от грязного масла. Где он будет отмываться? Странно звучит это звание в применении к полуголому измасленному парню. Трудно представить его в парадной тужурке, белой сорочке, с кортиком на золоченых пасах…

Уронили шайбу внутрь газораспределительного механизма и теперь изобретают хитроумные способы, как ее оттуда извлечь. После многих попыток предложение Стефановского – подцепить ее двумя электродами – удается.

– Кто тебя логике учил, а? – горделиво вопрошает лейтенант матроса Данилова, осуществившего трюк.

– Капитан-лейтенант Мартопляс.

И это похоже на правду: инженер-механик с его педантичностью запросто мог бы преподавать сей предмет в вузах.

– А я тебя чему? – обижается Стефановский.

– А вы меня – психологии. – Данилов деликатно намекает на сумбурные распекания, которые командир моторной группы устраивает в отсеке. Последнее время он нашел новый воспитательный метод – водит провинившихся в каюту «большого меха».

– А сам идет делом заниматься! – не раз возмущался Мартопляс в кают-компании. – Мол, некогда мне с людишками возиться. В режиме командира штрафбата меня использует!

Инженер-механик кипятится для куражу, все прекрасно знают: «механических» офицеров не даст он в обиду и самому старпому. Сейчас оба они, Мартопляс и Стефановский, при свете зарешеченной «переноски» разглядывают измятый чертеж, как полководцы карту.

На правом дизеле – то ли от литейного брака, то ли от естественного износа – прохудилась рубашка водяного охлаждения. Сам двигатель исправен и может работать – это только распаляет досаду. Мало того что трещина проходит по фигурному изгибу чугунного корпуса – варить ее сложно, к ней и не подберешься.

Выход из положения найден там, где его и не искали, – в радиорубке. Радиотелеграфист матрос Фомин до флота работал сварщиком и, более того, ходил в призерах республиканского конкурса по специальности. Лучший сварщик города Киева – это ли не удача! И молчал ведь!

Механик вне себя от радости. Командир разрешил всплытие. Всплыли. Железяку втащили в ограждение рубки. Фомин, присев на корточки, снаряжает электрод. Времени в обрез – до первого самолета. В любую секунду нужно успеть забросить все хозяйство в люк и погрузиться. Механик подсвечивает Фомину рабочее место фонариком. Ночное море свежо – качает, брызги разбитых о рубку волн летят сверху, патрубок с трещиной ерзает по мокрому обрешетнику. Не долбануло бы током – всюду соленая вода…

Фиолетовое пламя гасит звезды над нами. Представляю сейчас, какое это зрелище со стороны: посреди ночного моря вспыхивают вдруг иссиня-белые глазницы рубочных иллюминаторов – четыре огненных квадрата. Неизвестное явление природы. Так рождаются легенды и мифы о морских чудовищах.

Патрубок с неостывшим малиновым швом осторожно спускают в люк. Вслед за ним лезет матрос Фомин – лучший сварщик города Киева и Средиземного моря…

3.

Ну и попробуй тут уснуть, когда над твоим ложем, под низким сводом прочного корпуса, нависла 150-метровая толща океанской воды, а под ложем – два километра все той же океанской глубины. Но это там – под килем подводной лодки, а прямо под самым настилом, под полом – двухъярусная аккумуляторная яма, в которой добрых две сотни эбонитовых баков с серной кислотой, которые ежеминутно выделяют взрывоопасный водород. Соседи справа, за оболочкой прочного корпуса, – два двухметровых стальных баллона с воздухом высокого давления под 400 атмосфер. Слева – в ногах – дюралюминиевая шкатулка с ядами и наркотическими веществами группы «А», которую хранит в моей каютке доктор. Рядом с ней точно такой же металлический короб, набитый сверхсекретными шифродокументами; в головах – сейф-стол, в котором хранится опечатанный просвинцовленный красный пакет серии «К» с половинкой кода от шифрзамка к торпедным аппаратам с ядерными торпедами. Сами же торпеды всего в двадцати шагах от моего изголовья – они покоятся на стеллажах или уже загнаны в трубы торпедных аппаратов.

Вот и усни в такой замечательной опочивальне! И в тот самый блаженный час, когда тебе все же удается задремать, вдруг открывается дверца каютки, откидывается черный полог, завешивающий дверной проем от посторонних глаз, и вваливается, как медведь в берлогу, мичман-шифровальщик. Спросонья он натыкается на шкатулку с ядами, чертыхается, пробирается поближе к сейф-столу, громко лязгая ключами, отпирает свою шкатулку, раскладывает разборно-наборные книги и начинает «шаманить» над ночной шифровкой, пришедшей из Москвы персонально нашему командиру. Но прежде он осторожно, но решительно отодвигает меня к стенке диванчика, поскольку сидеть ему больше негде. В отсеке жарко, Шаман приперся, как всегда, в одних разовых трусах, и я чувствую противное тепло чужого потного тела, вжимаюсь в дерматиновую спинку, от нее веет прохладой…

Не будь переборок, ноги, когда я сплю, упирались бы прямо в полки с аптечными склянками, а голова – в электронные блоки акустиков. В каюту влезаешь, как в тесную и привычную одежду. Шкафчики, рундучки, полки притерты к тебе, как карманы, рукава или полы, – вплотную. Каюта-скафандр, который предохраняет твое «я» от слишком плотного общения. Общения, размывающего твою внутреннюю жизнь.

А еще в нашем жилом аккумуляторном отсеке дикая вонь, как в запущенном вокзальном сортире. Вот уже с неделю, как переполнилась засорившаяся цистерны грязной воды, и я, прежде чем лечь спать, всякий раз смачиваю усы одеколоном «Жасмин». Крепкий парфюм хоть как-то забивает вонь, от которой у всех повышается внутричерепное давление, а вместе с ним и раздражительность. Перед автономкой я взял в гарнизонном военторге три флакона: «Жасмин», «Сирень» и «Ландыш». Каждого должно было хватить, по моим подсчетам, на три месяца бритья. Весна у меня была вся «Ландышевой», лето – «Сиреневым», а осень – «Жасминовой». Сейчас там, наверху, в надводном мире, на всех трех континентах, окружающих Средиземное море, осень. Там, но не у нас. У нас всегда одна и та же погода: тусклый свет плафонов и безумная жара. Дурное тепло на лодке источает все: и остывающие после ночной работы дизеля, и разряжающиеся аккумуляторные батареи, и электрокамбуз, и многочисленная радиоаппаратура, но самое абсурдное и невыносимое то, что в этом техническом пекле работают еще и печки! Да-да, печки, специальные водородосжигательные приборы, присобаченные к подволокам аккумуляторных и, как назло, жилых отсеков. Печки всегда горячие – обжечься можно. Но водород надо сжигать, иначе – неминуемый