Без времени и места - Михаил Чумалов
С начинающими авторами такое случается нечасто, но первое же творение Сергея было замечено в литературном мире. Молодому автору помог отец, а точнее – его авторитет в ветеранских кругах. Знакомый со многими военными моряками, отец Сергея показал повесть Николаю Васильевичу Гоголю – редактору журнала «Морской вестник», адмиралу в отставке и полному тёзке классика. Журнал этот беллетристики не печатал, и адмирал не был литератором, но, видно, имя к чему-то обязывало, и он смог по достоинству оценить рукопись Сергея. Старый моряк уловил в ней биение настоящей, не книжной жизни, хорошо ему знакомой по службе. И рекомендовал повесть другу – многократно орденоносному советскому писателю, обласканному властью и осыпанному почестями.
Именитый писатель был главным редактором одного из литературных журналов на Юге России. Незадолго до этого друг-редактор получил Государственную премию за роман-эпопею о династии строителей, героически возводивших жилые дома в условиях Крайнего Севера. Роман назывался «Квадратный метр». В главной партийной газете страны вышла хвалебная статья, в которой писателя называли «мэтром социалистического реализма». Газета советовала молодым литераторам учиться у него мастерству отображения жизни. Лауреату признание заслуг пришлось по душе, но он, конечно, не знал, что подчиненные «мэтра», сотрудники журнала, за глаза окрестили своего патрона Квадратным Мэтром – редактор был мал ростом и очень широк в талии.
Мэтр рукопись Сергея прочитал – и схватился за голову. Отказать заслуженному другу-адмиралу было неловко, но и печатать повесть в таком виде не представлялось возможным. Нет, она не была плоха, это редактор понял с первых страниц. Да и сюжет оказался вполне типичным для советской литературы – моряки, рискуя жизнью, в суровый шторм спасают других моряков, терпящих бедствие. Дело было в другом: реализма в тексте нашлось в избытке, но он был каким-то не социалистическим. В свободное от подвигов время герои повести вели себя неправильно: пили водку, матерились, вступали в случайные половые связи, ссорились, влипали в истории, убегали от милиции и не беспокоились ежеминутно о выполнении плана улова. И главное: в рукописи не было и намёка на руководящую роль партии. Времена «оттепели», когда некоторым авторам позволялось изображать жизнь, как она есть, были далеко в прошлом, а на носу – 65-я годовщина Великого Октября.
Почесав в затылке, редактор принялся, чтобы не обижать друга, лично доводить повесть до ума. Когда Сергей получил на утверждение правленый текст, он не узнал своего произведения. Редактор отшлифовал его до зеркального блеска. Правки превратили живое дерево в телеграфный столб без следов сучков – такой образ придумал когда-то Борис Стругацкий. Герои повести остепенились, прекратили бузотёрить и заговорили языком газетных передовиц. Откуда-то возник новый персонаж – помощник капитана по политчасти, он и стал главным героем. Теперь моряки спасали своих товарищей не безыдейно, но под чутким руководством политрука.
Теперь рукопись охотно взял бы любой литературный журнал Советского Союза. Но из неё куда-то испарился характерный авторский стиль – лёгкий, озорной, с нотками самоиронии: ведь Сергей писал о тех, кем был он сам. Правленый текст стал удушающее серьёзным и тяжеловесным, как фигура самого Квадратного Мэтра. Это была чужая повесть.
У Сергея будто вырвали кусок плоти, отобрали у него часть жизни, которой он жил последние годы. Охолощенный текст он не подписал. Вместо этого он уволился с работы и взял билет до Мурманска. Уйти матросом в штормовое северное море, зимой, когда безжалостный ветер сводит с ума и каждый шаг по обледеневшей палубе это смертельный риск, – только так, думал Сергей, можно пережить жестокое разочарование. Так он оказался в двенадцатом вагоне.
Поезд подходил к Джанкою. Несколько минут до остановки, и есть ещё время сказать пару слов о том молодом брюнете, что сидит молча на нижней боковой и неотрывно глядит в окно.
В отличие от Сергея, чей талант пока оставался невостребованным, Эдуард Айрапетян – так звали этого парня – к своим двадцати пяти годам уже хлебнул славы полной ложкой. Он был спортсменом, да не рядовым, а ни много ни мало чемпионом мира и СССР по парашютизму. Шутят, что если с первого раза не вышло – парашютный спорт не для вас. С Эдиком все случилось наоборот. Ещё подростком он записался в парашютную секцию ДОСААФ, и первый же прыжок окончился для него серьёзной травмой ноги. Но это не отвратило парня от неба. Он сразу понял, что там и есть его настоящая жизнь. Секунды свободного падения наполняли её ни с чем не сравнимыми эмоциями. Шло время, росло мастерство, увлечение переросло в профессию, и чувство восторга от полёта притупилось и стало привычным. Но по-прежнему перед каждым прыжком сердце Эдика сладко замирало от предвкушения чуда.
Несмотря на говорящую фамилию, Эдик был не сыном армянского народа, а скорее, его пасынком. Родился он в Ростове-на-Дону и языком предков не владел, впрочем, как и его отец и дед. Кочевая жизнь профессионального спортсмена дала ему возможность увидеть мир, но до родины своих праотцов, Армении, он так и не добрался. Да и по характеру своему он мало напоминал своих соотечественников, какими их привыкли считать северяне. Поэтому и принял его Андрей сначала за коренного жителя крымских гор. Эдуард был сдержан, даже замкнут, немногословен, экономен в жестах и мимике. Познавший не на словах величие неба на дела земные смотрит несколько свысока. Вот и Эдуард был не обидчив, как истинные южане, снисходителен к окружающим, и вывести его из равновесия стоило многих трудов.
Была в этом парне врожденная, непонятно откуда взявшаяся интеллигентность. В общении он был вежлив и доброжелателен, конфликтов избегал и бранные слова, в отличие
