Наследие - Мигель Бонфуа
Уроки продолжались, ученики занимались с прилежанием, и недостатка в музыкантах на репетициях больше не было. Снисходительные полицейские в деревне не возражали против ночных импровизаций, и никогда еще здесь не случалось таких музыкальных ночей, чтобы до рассвета слышались звуки трубы, приглушенные вдовьими платками. В создание этого ансамбля было вложено много души, а дисциплину Маэстро ввел просто армейскую, так что уже через три месяца новые артисты из ничем не примечательной деревни исполняли непритязательный репертуар перед мэрией, впервые с момента основания Лимаче устроив для людей, живущих на реках и холмах, концерт барочной музыки.
Концерт имел такой успех, что Этьен Ламарт, которого сразу же окрестили El Maestro[20], за короткое время стал самым уважаемым человеком в округе. Голова у него всегда была наполнена замыслами, а дом — музыкантами-любителями; он выписал из Лимы и Сан-Паулу еще больше инструментов, организовал симфонический оркестр и лично переложил итальянские оперы так, чтобы их смогли без труда исполнять люди, едва способные найти на карте Рим. Он сам предложил вести у себя на кухне уроки оперного вокала, и в декабре 1900 года, во время празднования наступления нового века, весть об Этьене Ламарте донеслась до столицы, поскольку в этой отдаленной деревне он представил «Норму» Беллини перед местной администрацией на скотном дворе, на сцене, устроенной из двадцати досок и восьми бочек, с декорациями, выполненными местным могильщиком. Чтобы ознаменовать это из ряда вон выходящее событие, перед музыкальной школой установили грузный и величественный бюст Беллини из меди, добытой на руднике Чукикамата. Бюст этот простоял там больше пятидесяти лет, до самой смерти Маэстро, и был похоронен вместе с ним.
Через четыре года после прибытия в Чили Этьен Ламарт стал главной достопримечательностью и гордостью региона. Он женился на Мишель Мулен, дочери богатого француза, владельца обувных фабрик. У них родились две дочери, Даниель и Тереза. Девочки росли в окружении опер и симфоний, начали учиться сольфеджио раньше, чем испанскому, и наловчились брать нужные ноты прежде, чем произнесли первые слова. Даниель осваивала саксофон, тогда как Тереза, оказавшаяся не слишком способной к духовым инструментам, развила такой красивый голос, что уже в восемь лет с вошедшей в поговорку невинностью пела без партитуры арии из опер Верди и Пуччини.
Но в последние дни ноября в деревне вспыхнула эпидемия коклюша. Хотя Тереза обладала крепким здоровьем, она быстро подхватила надрывный кашель, и по совету сельского доктора, который настаивал на пользе чистого горного воздуха, девочку отправили на склоны Кордильер. Вдали от репетиций и концертов, разлученная с божественными операми Верди и Беллини, Тереза прониклась тишиной и щебетом птиц, привыкла прислушиваться к воркованию и клекоту и погрузилась в первозданный мир, где другие песни, если научиться различать их мелодии, диктуют свою власть и свой закон.
В шестнадцать лет она наконец поселилась в асьенде, чтобы изучать орнитологию. Сняла комнату в деревне Мелокотон, угнездившейся высоко в горах, в национальном парке Рио-Кларильо, связанном с остальной страной лишь опасными дорогами и тропами погонщиков мулов. Однажды, участвуя в экспедиции к хребту Кордильер, девушка поднялась в связке с товарищами до самых бесснежных вершин с острыми скалами, чьи ледяные замки солнце плавило уже несколько месяцев. Проводник рассказывал об особенностях растительной жизни на высоте четыре тысячи метров, как вдруг его внимание привлек шум на краю утеса. Он жестом велел спутникам остановиться и подал знак спрятаться за группой деревьев. На корточках, почти ползком, проводник приблизился к скале, которая отгораживала их от пропасти. Тереза просунула голову между ветвями растущего на камнях куста и увидела незабываемую картину.
Одинокий гигантский кондор с опереньем металлического цвета, безволосой головой и шеей с белым воротничком ходил по краю бездны. Жесткий желто-сиреневый гребень с прожилками напоминал кору дуба и слегка заваливался набок на верхушке. Альпинисты замерли и затаили дыхание, наблюдая мрачное спокойствие этого создания, которое расхаживало вокруг гнезда, как чудовище вокруг своего логова. Кондор выпрямился и окинул долину дерзким и прекрасным взглядом. Только тогда он щелкнул языком и расправил крылья, заняв одним молниеносным движением пространство шириной три с половиной метра. Потом, резко повернув клюв назад, птица выгнула грудь и бросилась вперед в пещеристую пропасть. Сначала послышался стук камня, повторяющийся стон, похожий на отрывистое чихание, затем громкий сухой треск, похожий на падение вырванного с корнем дерева, и эхо раскатилось на несколько километров вокруг. Это был даже не крик, но величавый храп уродства, своего рода музыка, и, когда этот звук достиг кульминации, голос снова упал до короткого резкого свиста, который уступил место горделивому спокойствию.
Это зрелище вызвало у Терезы благоговейный восторг. Ничего подобного она больше не испытывала, пока десятью годами позже не родила в вольере с бронзовыми решетками девочку. Вероятно, она почувствовала предостережение, открыла прекрасную и позорную тайну, которую эта птица скрывала в глубине своего горла, подобную той, что опера пыталась вложить в горло Терезы. Только некоторые зажатые между гор равнины, некоторые горы или геологические аномалии могли соревноваться с самыми красивыми ариями. Существо чистое и бесхитростное, до наивности легкомысленное, наученное петь перед публикой, Тереза испытала метаморфозу, масштаб которой поняла не сразу.
В восемнадцать лет она перешла от изучения пернатых к дрессировке хищных птиц. В те времена сокольничеством занимались лишь редкие любители, приручавшие луней на сухих, богатых дичью равнинах под бескрайним небом, и женщин среди них никогда не бывало. Тереза с трудом пробилась в это гнездо мужчин, обладавших руками, похожими на когтистые лапы, мужчин, которые видели предзнаменование в любом полете и чей опыт наблюдения за охотой ловчих птиц усиливал их сопротивление всяким нежностям вроде дружбы. Так что Тереза вошла в мир, где птицы не были символом поэтического вдохновения, желанной свободы, обещанием побега от обыденности, — это были существа с загнутыми клювами из мрачных мифов, чьи крики напоминали кваканье жабы, а когти могли исковеркать свинец.
Временами бывало тяжело: приходилось терпеть притеснения со стороны мужчин, несправедливость, связанную с ее полом. Ее от природы уязвимая натура не растеряла прежних качеств и устремлений, но внутренний бунт, который подпитывал искусство охоты, резко изменил способ их выражения. В двадцать лет Тереза получила лицензию. Ей удалось приручить самку андского орлиного канюка с бледным опереньем и черно-серой пятнистой грудью, способную разглядеть монетку с высоты сто метров. Из-за похожей на камень расцветки Тереза назвала ее Ниобея. К ногам птицы ремешком крепилась веревка, и девушка ловко носила канюка на руке, символизирующей ветвь орешника. В течение всего дня она взвешивала питомицу перед каждой
