Таёжный, до востребования - Наталья Владимировна Елецкая
Мое поведение было нелогичным и необъяснимым. С одной стороны, я с лихорадочным нетерпением ждала ответ, с другой – когда он, наконец, пришел, я до последнего оттягивала чтение, словно боялась, что содержание письма мне не понравится.
Оно мне и не понравилось.
Я не могла понять, в чем дело. Письмо было доброжелательным, без упреков и обидных слов, которых можно было ожидать от человека, чья единственная дочь сбежала на другой конец страны, не попрощавшись и не оставив обратного адреса. И вместе с тем оно было каким-то… искусственным. Словно каждая строчка была тщательно выверена. Словно вначале письмо переписывалось несколько раз, и лишь после этого было отпечатано. Я не почувствовала в строках, безупречных с точки зрения грамотности и стилистики, истинной радости и теплоты, скорее – вежливую необходимость ответить. Конечно, следовало учитывать тот факт, что отец был эмоционально сдержанным человеком, что не могло не отражаться на его корреспонденции. Но тут все-таки был особый случай. Отец сам признался, что не ожидал получить от меня весточку. Если даже при таких обстоятельствах он сумел остаться в рамках вежливой доброжелательности, это говорило не в его пользу (как, впрочем, и не в мою). Разумеется, я не ждала, что лист будет закапан слезами. Но отец мог бы отступить от своего правила и написать письмо чернилами. Он достаточно хорошо владел оставшимися пальцами правой руки; в конце концов, смог же он написать на конверте адрес. Возможно, он просто не придал этому значения; как бы то ни было, письмо оставило в моей душе неприятный осадок. Настолько неприятный, что я раздумала сразу писать ответ, хотя вначале именно так и собиралась поступить.
Возможно, я отнеслась к письму предвзято, поскольку в глубине души продолжала считать отца виновным в своих перипетиях. Как он верно заметил, я обрекла себя на спартанские условия и занимала казенную жилплощадь, тогда как он продолжал с комфортом жить в своей квартире, ходить на прежнюю работу, видеться с друзьями и ужинать в семейном кругу. Но и при трезвом размышлении письмо производило впечатление, мало отличимое от первоначального. Отец фактически ничего не писал о себе, зато подробно (относительно объема письма) рассказал об увлечениях Светы, на которую мне было наплевать, о чем он не мог не догадываться. Более того – он ничего не спросил обо мне, ограничившись предположением, что я живу в бараке и с работой у меня все в порядке.
И все же это было лучше, чем ничего. Отец мог, например, вообще мне не ответить. А так он хотя бы обрадовался моему письму (во всяком случае, хотелось в это верить).
Я решила, что завтра все-таки напишу ответ и отнесу его на почту. Надо не забыть, подумала я, попросить отца ни в коем случае не приезжать в Таёжный. Хотя, по большому счету, эта просьба была излишней. Отец не отправился бы в такое длительное путешествие без весомых оснований, и меня это устраивало: я была готова вести с ним переписку, но не более того.
При одной мысли, что мы можем случайно встретиться, меня охватывала паника. Но мы жили все равно что на разных планетах, и наши траектории не могли пересечься даже в теории.
2
На следующее утро я написала отцу достаточно формальное письмо размером в две трети тетрадного листка, заклеила конверт, положила его в карман пальто и стала одеваться.
Этот процесс занимал теперь гораздо больше времени и требовал тщательного продумывания гардероба. Больше всего меня угнетала необходимость надевать рейтузы. С платьем или юбкой они смотрелись так нелепо, словно я вернулась в детсадовский возраст, но ходить по морозу в обычных колготках я не привыкла, а брюки в стационаре могли носить только мужчины. Приходя на работу, я снимала ненавистные рейтузы, а перед выходом на улицу снова их надевала.
Судя по тому, что я смогла разглядеть через покрытое морозными узорами оконное стекло, снаружи нисколько не потеплело, а снегопад еще усилился.
Я в который раз напомнила себе купить оконный термометр и даже поставила себе на ладонь галочку шариковой ручкой.
Я спускалась по лестнице, когда зазвонил телефон. Клавдия Прокопьевна сняла трубку, что-то ответила, потом подняла голову и, увидев меня, добавила:
– А вот она как раз спускается. Сейчас позову.
«Из приемного покоя, больше неоткуда, – подумала я, сбегая по ступенькам. – Кто сегодня дежурит? Кажется, Мартынюк. Или он дежурил позавчера? Нет, позавчера был Денисов».
С обоими травматологами у меня установились ровные рабочие отношения, чему в немалой степени способствовал мой вклад в развитие стационара. Меня стали уважать, и даже острый на язык Денисов с недавних пор сдерживал себя в разговорах со мной, не позволяя себе прежних насмешек и снисходительных замечаний. На характер Денисова благотворно повлияли и его отношения с медсестрой Ритой, которые, если верить слухам, приближались к свадьбе.
Клавдия Прокопьевна протянула мне трубку, пробормотала, что скоро вернется, и удалилась с подозрительной поспешностью. Удивившись столь необычной тактичности (обычно жильцам приходилось разговаривать в присутствии комендантши), я сказала:
– Доктор Завьялова слушает.
– Доброе утро, Зоя.
У меня внутри все сжалось.
– Доброе утро, Сергей Иванович.
– Как ваше самочувствие?
– Не очень хорошо. – Я демонстративно закашлялась. – Извините. Кашель еще не прошел.
– Но температуры уже нет?
– Нет, но…
– Вот и отлично. Вам пора немного развеяться, две недели домашнего режима – многовато для такой активной молодой женщины. Самое время поужинать вместе. Я заказал столик в «Ангаре» на семь вечера. Наденьте красивое платье, будем танцевать под живую музыку.
Мне стало жарко. Прижимая трубку к уху, я расстегнула пуговицы на пальто. Потом стянула шапку и шарф и положила на конторку.
– Зоя, куда вы пропали?
– Я здесь.
– Я заеду за вами в половине шестого. Выедем заранее. Дорогу на Богучаны замело.
– Простите, но я… я не смогу с вами поужинать.
– У вас на вечер другие планы? Кто-то меня опередил?
– Нет, просто я не до конца поправилась, и…
– Комсомолка не должна вести себя как кисейная барышня. Так, чего доброго, можно не получить рекомендацию на
