Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский
На самом взлобке, согретые косыми взмахами солнца, стояли две ветлы, согнутые, как дальние путницы, трогательные в своем безмолвном решении поддерживать вершинами небо.
За Ветловым Кустом открылись необъятные дали. К впадине Дона сбегали с холмов поля, а за ними — села, бывшие поместья, и надо всем этим держался лиловый шпилек куликовского памятника.
— Это — Русь, — вслух выговорил Коротков, а жеребец, напуганный его голосом, всхрапнул и ринулся под уклон по ниспадающему в низину полотну большака.
В Донских Ключах жеребец бывал не раз и без указки вожжей пробежал прямо к избе Жулиных. Всегда оживленный поселок в этот раз был безлюден, и затихшие избы отозвались на стук пролетки недобрым гудом.
Встретил Короткова сам Иван Петров — худой, костистый, не по летам обвислый. Он сбежал с крыльца и взял лошадь за жаркую морду. Коротков привязал вожжи и, соскакивая с пролетки, весело спросил:
— Ну, как Ключи поживают?
Иван Петров многозначительно кивнул головой в сторону изб, и виноватая улыбка пошевелила его длинные, обкусанные усы. Он сказал, с кряком затягивая узел повода:
— Ключи скоро замка не откроют… Разладились.
В сенях стояла духота, и мухи неотбойно липли на руки и лицо. Наблюдая беспокойно бегавшего в избу и обратно Ивана, оглядев знакомую внутренность избы, украшенной по стенам плакатами, с дерюжной дорожкой на полу, с уголком белой подушки Наташиной постели, Короткову подумалось, что ничего здесь страшного не случилось и приехал он сюда напрасно. Еще не отделавшись от этой мысли, он отказался от чая и спросил о деле:
— Ну, что ж случилось тут у вас?
Иван Петров с размаху сел на скамейку и провел ладонью по усам.
— Случилось то, что нынче-завтра все полетит к дьяволу!
Потом, словно преодолев ненужный сейчас тон радушного хозяина, он стукнул кулаком по столу:
— Больше половины взбунтовались. Навертели им, напели. Сейчас еще бы подержаться, чуть протерпеть, а тут вся работа насмарку. Все это пока неорганизованно, идет за углами, но уже прежнего единодушия нет, все глядят волком. Да вот вы сегодня услышите сами.
Коротков постепенно проникался настроением Ивана Петрова.
То, что было неясно из его слов, дополняли темные, с золотыми искорками глаза, сильные, обтянутые скулы и весь его испитой, до крайности взвинченный вид. Короткову стало неловко: человек измотался и без того, а он его расспрашивает, заставляет повторять то, о чем он без боли не может говорить. Он взял Ивана за сухую, перевитую жилами руку и почти весело сказал:
— Ну ладно. Обомнется. Собрание будет попозднее? Тогда я пройдусь…
Колхозный поселок одним боком примыкал к бывшему имению. От былой усадьбы ничего уж не осталось: здания все пошли на слом, кирпичную ограду, опоясывавшую сад, растащили на печи мужики. Остался только парк. Аллеи — из обомшелых тополей и лип — сплелись вершинами и казались темными коридорами, ведущими в сырой и пропахший прелой листвой подвал, а замыкавшее коридор круглое зеркало реки было похоже на голубое в небо окно. Земля здесь никогда не просыхала, местами на дорожку выбегали небольшие купы папоротников, голенастой снытки, и тощий, испитой ползунок обнимал влажную черноту земли. Коротков, жадно всасываясь в папиросу, вспомнил всю историю этого колхоза. Сюда, за имение, выселилась беднота, безусадебные хозяева и, главным образом, молодежь. Они создали колхоз, им выделили лучшую барскую землю на Дону, отдали этот парк, сад, гумно, — и этим сразу обрекли его на непримиримую войну со старой деревней, Иван Жулин работал за двоих, вел учет хозяйства, на своей лошади беспрерывно ездил в район, в округ, выколачивая по копейкам ссуды, машины, семена. Первый год был проведен с большим подъемом.
Но старая деревня, где у многих колхозников остались отцы, братья, незаметно делала свое дело: слово, намек, а иногда и угроза разрушали воодушевление колхозников, порождали сплетни, невинные с виду намеки. И колхоз заболел мучительной хронической болезнью.
«Тут решаются судьбы всей округи, — подумал Коротков и тверже вдавил в податливый грунт каблук. — Тут надо не зевать».
В голове незаметно начало слагаться решение. Он вздернул плечи, перепрыгнул канаву и очутился в саду. Тут всюду была разбросана позолота солнца, над млеющими травами кружились бабочки и ровным гудом наполняла тишину пчела.
Наташа читала, сидя на куче песка, еще сохранившего отпечатки босых детских ног. Веткой липы она обмахивала себе плечи, задевала косы, и они ржаными свяслами падали на грудь, свисали на книгу, она досадливо замахивала их опять назад. Около нее, на песке, были разбросаны бумажные клоки, чурочки, шар от крокета, игральные шашки. Казалось, сам воздух хранил еще отголоски детского говора и Наташа задержалась тут исключительно для того, чтоб одиночеством смыть с себя следы шумно проведенного дня и явиться на люди очищенной от детских забав.
На шаги Короткова она подняла голову, и на лице ее он не увидел ни особой радости, ни удивления. Не отрывая глаз от книги, она протянула через плечо руку, и, только после того, как Коротков с силой сжал ее пальцы, Наташа вздохнула и закрыла книгу.
— На поддержку брата приехали? Он цепляется, как потерянный. Трудно что-нибудь поделать.
— Подумаем.
Коротков опустился рядом с Наташей и откинулся назад, упершись локтями в песок. Ему видна была одна щека Наташи, — загорелая, с сильно очерченной нижней челюстью, выпуклая прозрачность глаза и шея, низко проросшая светлым пушком. Он слушал ее скупые на переливы слова, глядел на ее то опадающую, то взметывающуюся к волосам правую бровь. Сейчас он трезво думал о том, что Наташа далеко не красавица, у ней очень сильные, почти мужские плечи, но во всем ее строгом облике, в определенности и законченности каждого движения была какая-то сила и женственность. С ней он не мог шутить, как со всеми девицами своего круга, она говорила только о деле, в тоне ее голоса всегда сквозила легкая насмешка, словно она сомневалась в уме и силах своего собеседника. Короткова это задевало, он скоро терял самообладание и начинал горячо спорить, ловя себя на мысли, что он старается этим доказать Наташе, что он лучше, чем она о нем думает. Больше всего его раздражала правая бровь Наташи. В ней, казалось, было сосредоточено все ее упорство, вся недоверчивость к его словам и яд ее небрежно высказанных сомнений. Бровь эта была несколько выше левой, часто вздергивалась еще выше, это придавало лицу Наташи выражение раздумья и даже сожаления о том, что ее собеседник так дурно выглядит.
— Значит, по-вашему, придется плыть по течению?
— Кто вам это сказал?
Наташа
