Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский
— С вас берут пример прочие мужики. И неужели вы не только расстроите свое дело, но и собьете своим примером других? Стыдно!
— Ты не стыди! Мы сами наскрозь простыжены! — К Короткову пробился чернявый, ухватистый Николай Семга и, раздирая широкую пасть, шумел изо всех сил. — Ты приехал на жеребчике, слез, поговорил, и потуда тебя видали, а у нас душа разорвалась, не токмо что! — Он рванул на груди рубаху, и от ворота отскочила пуговица. — Душа разорвалась! А все от ваших уговоров. Сулили, умасливали, а что дали? Эх, кляп вам в морду! Я скажу! Ребята! — Он повернулся к толпе и замахал над ней будто привязанными руками. — Сердце сердцем, а об деле говорить надо. Вы как хотите, а я на поле коммуной больше не поеду! С меня хватит! Да и все сыты. Лошадей порезали, сами с ног сбились. Все давай и давай, налегай, ребята, а что получили? И на кого работаем, сами не знаем.
— Верно! В кулак шептать нечего! Люди на лошадь семь душ опахивают, а мы по пятнадцати! Чем мы провинились?
— Влезли, теперь не знаем, как развязаться с вашим колхозом, загреми он в доску!
— И вот! Слышишь ты? — Николай ткнул Короткова в грудь пальцем и с силой топнул об ступеньку. — Земли нам надавали, потешили! А что она нам, земля, коли мы голи голее? Смотри, на деревне люди покупают то, се — хлеб-то почем на базаре? У всех бугры денег, они своим деньгам хозяева, а мы озираемся на кооперацию да зубами ляскаем. Все вам отдали! Отдали! А Иван-то Петров ситнички ест, сестрицу свою обряжает, нами всеми распоряжается!
Опять взмыл говор, готовый перейти в общий крик. Коротков, боясь упустить момент и тем дать объединиться стихийной силе, отстранил Семгу и по-прежнему строго заговорил:
— Ну ладно. У вас есть недовольства. Вы их высказываете. Но почему же для этого вы считаете самым удобным крик? Вчера я… — Мужики настороженно сдвинулись и затихли. — Вчера организовался колхоз в Кривине. И там была речь о вас. — На лицах мужиков мелькнуло любопытство. — Я понял вчера, что вы, ваш колхоз Ключи имеет огромное значение, о котором вы и не подозреваете. Ваша работа и вы сами несете на себе величайшую ответственность за все будущее нашего края. Понимаете? Огромного края! Если вы сорветесь, вовремя не выдержите, весь край на десятки лет задержится на мертвой точке. И вы — настоящие пионеры обновления этой земли, от вас зависит сделать ее цветущей, плодоносной или допустить, чтобы на ней, как столетие доселе, царствовала полынная межа. Я знаю, и вы знаете, что ваш подвиг трудный, но он несет в себе величайшее удовлетворение, перед которым теперешние ваши невзгоды — сущие пустяки, ничтожные недоразумения, которым грош цена.
Близость Наташи Коротков почувствовал как-то стороной, затылком. Он не слышал ее шагов, но неожиданно все тело охватила веселая волна, укрепила голос и дала убедительность словам. И сознание того, что она смотрит на него, слушает, в одно мгновение родило нелепую, но нужную именно сейчас мысль сделать что-нибудь такое необычайное, чтобы закончить это собрание победой, выявить свою силу. Он вздохнул всей грудью, и голос сразу подскочил ввысь:
— Вам обещали помощь? Не дали? У вас лошади заморены? Не поднять поле под рожь? Так вот слушайте! Вам будет оказана поддержка. Будет! Завтра наши трактора возьмут ваше поле в оборот, взроют его. Поняли? Вы мне не верите?
Он выжидательно оглядел мужиков, но они не встретили его взгляда. Нависшее безмолвие таило загадку.
У подвалов собрались бабы. У них шли свои споры — визгливые, суматошные, и издали они были похожи на всполошенных кур.
Начался отлив. Мужики замахали руками, заговорили все враз, прозвучали редкие, оборванные смешки, люди задвигались, затолкались, полезли за кисетами. Коротков только теперь почувствовал всю усталь последних минут. Во рту держалась сухость, в голове шумело, сыпалось, и руки висли плетьми.
Наташа спустилась к бабам, у них началось свое собрание.
Коротков устало усмехнулся и снова обратился к мужикам:
— Ну вот, друзья, давайте делать. Трактора у вас будут завтра. Это вас поддержит на первое время, а всякие дрязги и текущие дела можно разрешить добром. Вам не нравится Иван Петров — так поставьте другого…
К нему вдруг подошел Евстигней и взял за локоть.
— Друг мой! Мужик пуганая скотина. Мы и сами в себе не разберемся — хорошо ли делаем иль плохо. Люди-то об нас думают, а нам об себе и подумать некогда. Поле лежит, среди нас разброд, ненавиствуем, а сами не знаем, по какой причине. И вот ты сказал хорошее слово: на нас ответ лежит. А Иван Петров чуть что — и поступает грубно. Ему, может, тоже заболезно бывает с нами, тоже голова кружится, ну, а все бы надо поаккуратней.
— Да ведь я, Евстигней…
Иван Петров перехватил Евстигнея и подтянул к себе, а к Короткову протолкался Николай.
— Ты… — он подергал носом и улыбнулся во весь рот. — Нам не дороги трактора, дорога хорошая поддержка. Вовремя главное. Мы тут совсем скрутились. Дни идут, а мы рукава жуем да колья подмечаем. А кого бить — и не найдем.
— Да ведь я… — кричал среди сбившихся на крыльце колхозников Иван Петров, ударяя ладонью по столу. — Что я против вас имею, а? Трехногого мерина да забот по горло? Только и всего. А вы мне душу выворачиваете! Сестрой тычете! Что сестра? Ее государство учит, как скоро, может, и вас всех учить начнет. А я — по правилу иду и себе первому не спускаю…
На крыльце открыли заседание совета колхоза, когда Коротков, отговорившись делами, сел в пролетку. У канавы парка он увидел Наташу. Она, кутаясь в платок, стояла под высохшей ветлой. Коротков поглядел на нее, перевел взгляд на полевой простор, уже подернувшийся крылатыми сумерками, — ему вдруг захотелось почудить, посмеяться, смыть серое ощущение усталости. Он сдержал жеребца и поманил Наташу рукой. Она подошла, и Коротков, не говоря ни слова, схватил ее за руки, втащил в пролетку и тряхнул вожжой. Скачка была бешеной. Бежали мимо овсы с томным тюрлюканьем перепелок, зацветающие полотна гречи, придорожные травы, в лицо билась потревоженная прохлада, — и топоту жеребца, треску колес отвечало далекое, угасающее в небе эхо.
Наташа пробовала вырвать вожжи, шумела ему в ухо, но он отводил ее руки, тряс головой, смеялся и все понукал жеребца. Потом он бросил вожжи в днище пролетки, прихватил их ногой и взял Наташу за плечи. Она подалась назад, поглядела на него строгими, вдруг ставшими совсем черными глазами, и предательская бровь опять вспрыгнула вверх.
