Белая мгла - Абдулла Мурадов
Когда я рассказал ребятам про Донди, Ораз пытался доказать мне, что у первой любви конец всегда печальный, что первая любовь искренна, но наивна и очень скоро проходит — перегорев, испаряется, тает, как дымок в небе. Я спорил с ним и благородно негодовал, как это Ораз собирается разуверить меня в Донди? Неужели он оказался прав, а я настолько наивен?.. Что ж, не пишет — не надо! Забыла — пусть! Я тоже сумею забыть. Однако насмешки друзей вряд ли забудутся легко. Поэтому я молчал, таил все в себе, избегал расспросов друзей. И сейчас не знал, как скоротать время.
Разбрызгивая коричневый талый снег, к остановке подкатил троллейбус. Около общежития всегда выходило много народу. Парни и девушки, точно горох, высыпали из тесных дверец и шумной гурьбой устремились к общежитию. Я увидел Энегуль. Внезапно озорная мысль пришла мне в голову, я догнал ее и взял под руку. Она улыбнулась.
— Эне, — сказал я. — Пойдешь со мной?
— Хоть на край света. — ответила она смеясь.
— Мне сегодня хочется кутнуть.
— Каким же образом?
— В ресторане.
— В самом деле? Ты, наверно, нашел клад, Дурды?
— Я целый час дожидался тебя на остановке, чтобы пригласить.
— А что за повод?
— Просто так. Мне приятно быть с тобой.
Эне засмеялась, слегка откинув голову.
— Считай, что я тебе поверила — принимаю твое приглашение. Только, если уж ты дожидался меня час, думаю, достанет у тебя терпения еще на несколько минут? Я забегу в общежитие — переоденусь и возьму денег.
Я прижал руки к груди и склонил почтительно голову. Энегуль улыбнулась и, легко взбежав по ступенькам, исчезла в подъезде общежития.
Энегуль, да и я сам тоже, были очарованы, попав в эти светлые, высокие, залитые потоками дневного света хоромы. Из зала доносилась приглушенная массивной дверью джазовая музыка.
Я впервые был в ресторане, но старался сделать вид, будто все мне давным-давно знакомо и нисколечко не волнует. Мы сдали пальто в гардероб, я взял Энегуль за руку и повел в зал.
— Какими прожигателями жизни мы, должно быть, кажемся! — шутила Энегуль. — Узнает отец, достанется же мне! Зато буду утешаться, что хоть разочек была в ресторане. И не с кем-нибудь, а с тобой, правда, Дурды? За такое удовольствие я согласна любую трепку получить.
Я отворил перед ней дверь. На нас хлынули, как разлившийся весенний поток, звуки музыки. Несколько пар танцевали между бледно-зелеными, в орнаментах колоннами, что устремлялись вверх, поддерживали расписанный, будто ковер, потолок. Старинные люстры висели на позолоченных цепях прямо над нашей головой — роскошные, блестящие, с висюльками словно из чистого речного льда.
Я заметил слева в углу свободный столик.
Сигаретный дым висел в воздухе призрачным голубоватым туманцем, щекотал в горле, смешивался с ароматом шашлыков, плова, жареной дичи и букетом дорогих туркменских вин и коньяков.
На нашем столике, накрытом белой крахмальной скатертью, алел в хрустальной вазе букетик гвоздик. И так повеяло от них нашей степью, что сладко защемило сердце. Энегуль взяла цветы ладошками и понюхала.
— Люблю гвоздики, — сказала она с грустью. — Они не навязывают своего запаха, пахнут целым лугом, на котором много цветов…
— Знаешь, Эне, мы начинаем думать одинаково, — сказал я смеясь. — Я тоже вспомнил степь, аул…
На небольшой низенькой эстраде заиграл джаз. Саксофон с подвываниями выводил какую-то сентиментальную мелодию. К микрофону, мягко ступая, приблизилась маленькая и тонкая женщина с волнистыми золотыми волосами, падающими на плечи. Платье плотно обтягивало ее фигуру и сверкало будто серебряная чешуя. Женщина запела низким грудным голосом.
К нам подошла официантка с блокнотиком.
— Ты заказал столько, будто целую неделю не ел, — рассмеялась Энегуль, послушав меня, и обратилась к официантке: — А мне, пожалуйста…
— Выходит, тебе даже мало того, что я взял…
— Ты же заказал себе…
— Нет, нам обоим.
Энегуль почему-то смутилась и густо покраснела:
— Я хочу заказать сама. У меня у самой есть деньги.
Официантка, видно, поняла, что Энегуль впервые в ресторане, и заметила с улыбкой.
— Кавалер вас угощает, девушка. Так принято…
— Никакой он мне не кавалер, — возразила Эне, краснея еще больше. — Просто однокурсник.
— Ну вот и хорошо! Однокурсник тоже может угостить свою барышню, — сказала официантка и, закрыв блокнотик, торопливо ушла.
Вскоре наш столик был заставлен яствами.
— Я пью за тебя, Эне.
— А я за тебя, Дурды.
В середине зала на небольшой площадке несколько пар медленно танцевали танго. Я вспомнил, как задорно плясали наши парни в ауле по вечерам под дробь депа, хлопанье в ладоши и одобрительные выкрики собравшихся. Зазвени сейчас депа, я бы тоже, наверное, пустился в пляс. А всякие танго-манго-вальсы я не умею танцевать. Но все же в такт музыке тихонечко притопывал под столом ногой. Мне стало весело. А чего тужить? Тем более что рядом самая красивая девушка на всем нашем курсе… Я снова наполнил рюмки.
Поймав мой взгляд, Эне улыбнулась. Стало теплее на душе от ее светлой улыбки.
Кто-то легонько коснулся моего плеча. Я обернулся и увидел парня значительно старше меня, в черном костюме, с холеными усиками под крупным носом.
— С вашего позволения я хочу пригласить даму на танец, — сказал он и скользнул маслеными глазами по Энегуль.
Мне не понравилась ухмылка этого парня.
— Я не танцую, — вставила Энегуль быстро.
— Тогда вы многое теряете, — сказал парень, присаживаясь рядом с ней на свободное кресло и положив руку на спинку кресла Эне. — Без танцев не понять всех прелестей жизни… Мне показалось, вам не очень-то весело. Будучи от природы наблюдательным, я заметил ваш тоскливый, ищущий взгляд и… решил пригласить к нашему столу. Б нашей компании как раз не хватает одной девушки. Именно такой красавицы, как вы. — Незнакомец вместе с креслом ближе придвинулся к Энегуль, наклонился к ее лицу.
— Нет, нет, что вы, — приговаривала Эне, отстраняясь и побледнев.
— Ваша красота стоит красивой жизни… — продолжал парень.
В зале и так было не слишком прохладно, а теперь мне сделалось жарко. По вискам словно били маленькие молоточки. Опершись о стол, я приподнялся и дернул парня за рукав:
— Эй, ты! Послушай!..
Он, даже не взглянув в мою сторону, хлопнул меня по плечу — я с маху опустился на свое кресло. С ужасом почувствовал, что ноги едва
