Белая мгла - Абдулла Мурадов
ДОБРОТА
Наконец-то каникулы! Я еду домой. Не еду, а лечу. На самолете. Оказывается, это здорово — лететь на самолете. Не успел я дочитать рассказ в «Огоньке», как наш «кукурузник» коснулся земли, подпрыгнул и покатился по накатанной дорожке. Всего каких-нибудь полтора часа назад я расхаживал по улицам Ашхабада, а уже очутился в нашем райцентре — сказка тысячи и одной ночи.
Через рыжую степь тянулась серой лентой пыльная дорога, так и не заасфальтировали, а ведь еще два года назад собирались… Слева в горячем желтом мареве расплывчатыми пятнами виднелись дома райцентра и зеленовато-голубые зонтики деревьев над ними. Вокруг распласталась однообразная равнина — не на чем задержаться взгляду. Кое-где небольшими озерцами зеленела трава — солнце еще не успело изжарить всю Вдалеке брело стадо овец, и чабан верхом объезжал вокруг, покрикивая.
Я увижу свой аул, когда взберусь вон на тот покатый холм, похожий на лежащего, разомлевшего от жары двугорбого верблюда. Дорога протиснулась как раз между его горбами. Помнится, ранней весной склоны холма покрывались тюльпанами, и как только спина «верблюда» заалеет, мы, мальчишки, прибегали сюда, чтобы нарвать цветов для учительницы. Разувшись и закатав штаны выше коленей, старались бежать посредине дороги, где было побольше пыли. Ноги по щиколотку проваливались в горячий, мягкий, как пух, слой пыли, и нам это нравилось. Ветер уносил далеко в степь рыжее облако, поднятое нашими ногами.
Зато на обратном пути, дойдя до канала, мы раздевались донага и тщательно отряхивали одежду. Потом купались, положив пока цветы корешками в воду.
Наша учительница, хоть и приехала из города, очень любила полевые цветы. Мы знали это — всякий раз она искренне радовалась нашим тюльпанам, совсем как девчонка.
Стало трудно идти — дорога взбиралась на подъем. Зато когда она пошла под уклон, показались вдали густо-зеленые кроны шелковиц и пепельно-серые ветлы вдоль канала, а за их прозрачной сенью желтовато-розовые стены нашего аула. От канала повеяло прохладой, и ноги сами зашагали быстрее.
Жаль, что я сейчас не могу раздеться у канала, отряхнуть одежду и голышом плюхнуться в воду! Мои светло-коричневые брюки запылились и обрели мышиный цвет. А ведь я прибыл из столицы — все будут с любопытством оглядывать меня. Нет, нельзя в таком виде появиться в ауле. Я забрался в заросли тальника и привел себя в порядок, умылся из канала теплой, как парное молоко, водой, отряхнул пыль с одежды, причесал волосы: теперь у меня была модная прическа с пробором. Поглядев в воду, как в зеркало, я выбрался из тальника.
Я нарочно сделал крюк, чтобы перейти канал не по мосту, а по плотине, откуда был виден дом Донди. Минуя знакомые облупившиеся зеленые ворота, я замедлил шаги. Сердце то замирало, то готово было выскочить из груди. Думал — может, увидит меня в окно Донди, выбежит на дорогу. Но ни один засов не громыхнул на воротах, ни души не было видно вокруг, тишина в ауле. Только воробьи расшумелись в шиповнике у канала: видать, не поделили оставшихся с осени ягод, да в чьем-то дворе закудахтала наседка. Я, конечно, понимал, что все аульчане сейчас в поле, на работе, а те, кто остался дома, попрятались от зноя и не выйдут на улицу, пока солнце не соскользнет к закату.
Я еще раз внимательно обвел взглядом ворота, забор, дом, похожий на мрачный замок. Во многих местах осыпалась штукатурка, на стенах желтые потеки после дождей. Дом показался мне каким-то постаревшим и пригорюнившимся.
Миновав высокий серый забор Торе-усача, я увидел нашу приземистую мазанку и пошел быстрее. С лица нашу лачугу чьи-то заботливые руки аккуратно выбелили. Наверное, мама постаралась перед моим приездом. Интересно, где сейчас она, моя мама? Скорее всего в детском саду, на работе. Оставлю чемодан и сразу помчусь к ней…
Я пересек наш дворик и опустил чемодан на землю, отряхнулся, поправил кепку, вытер с лица капельки пота и отворил дверь. Из комнаты повеяло прохладой. Но после яркого полуденного света мои глаза не могли сразу привыкнуть к полумраку: окна были завешаны одеялами, чтобы не пропускать жары. Я почувствовал, что в доме кто-то есть, и окликнул радостно:
— Здравствуй, мама!
Кто-то вскрикнул тоненьким голоском «Ой!» — и мне навстречу из второй комнаты метнулась худенькая девушка.
— Эджегыз! Как ты изменилась! — Я обнял и закружил свою сестренку по комнате. — Тебя и не узнать, так ты выросла.
Через раскрытую дверь я заметил маму. Она лежала на матраце, постланном в углу своей комнаты. Широко раскрытыми, полными радости глазами смотрела на меня и, сбрасывая с себя груду ватных одеял, пыталась подняться. У меня опустилось сердце. Я оставил Эджегыз и бросился к маме. Покрывая поцелуями ее запавшие и желтые, как воск, щеки, покрытый морщинами горячий лоб, я бормотал, едва удерживая слезы:
— Что с тобой, мама? Ты болеешь, да? Почему мне не написали? Я бы приехал раньше…
— Не хотелось тебя беспокоить, сынок. Ведь ты сдавал экзамены…
— А что с тобой?
— Ничего страшного. Занемогла вот. Пройдет, — сухим хрипловатым голосом, гладя меня по голове и улыбаясь, говорила мама.
Эджегыз подложила ей под спину еще подушку, чтобы удобней было сидеть. Я опустился на краешек матраца и, не переставая, гладил мамину бледную руку, перебирал натруженные пальцы, ставшие тонкими и длинными от худобы.
— Ты, наверное, давно болеешь?
— Мама заболела скоро после твоего отъезда, — ответила за нее Эджегыз.
— Почему же ты мне не написала?
— Мама не велела.
— У меня ведь тогда не было экзаменов!
— Учеба — это ежедневный экзамен, сыпок, — сказала мама. Дышала она часто, с трудом. — Все думала, поправлюсь до твоего приезда. Да видишь, как обернулось…
Потемневшие и углубившиеся глаза мамы неестественно блестели. Наверно, от высокой температуры.
— А как твое здоровье, сынок?
— Крепок, как чинара.
— Слава богу. А учеба?
— Все экзамены сдал успешно. Всего одна четверка помешала, а то бы зачислили на повышенную стипендию.
— Молодец, сынок, — сказала мама грустно и поднесла к глазам уголок платка. — Жаль, отец не видит, каким ты стал. Как бы он теперь порадовался! Мечтал сделать из тебя ученого…
Мы помолчали, думая о нашем отце. Потом мама захотела встать.
— Ты, наверно, проголодался с дороги. Я приготовлю тебе твою
