Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский

— Сам виноват. Можно ли с такими силами на участок зариться. Сам знал, куда те черт нес, не подмазавши колес.

И прикидывал: не все устоят на хуторе. Один за одним полетят отсюда хуторяне на старые места, степь будет просторна, и ее можно будет прибрать к рукам всю, чтобы можно было встать на горке, окинуть кругом глазом и сказать:

— Все мое!

Бабы вышли на поле после завтрака. Впереди всех пошла с девочкой на руках Вера, за ней тяжело заколтыхала Аринка. Раздутая, в новом каляном сарафане, она шла, наклонившись вперед, будто падала. Марфа поглядела Аринке «в следок» и, вздохнув, ушла в сени. Доня догнала Аринку за ригой. В паневе, густо унизанной позументом, в белой тонкой рубашке с узким кантиком на вороте и расшитой по разрезу на груди, Доня казалась ниже, статнее. Она ловко закинула на плечо грабли, вольно шевельнула бедрами и уплыла за угол избы. Дорофей Васильев, увидав вслед бабу, поперхнулся и ни с того ни с сего закричал на Корнея:

— Чего варежку-то разинул? Иди бабам помоги, да надо под одонья пади́ны готовить. Никогда сам не вспопашешься.

Корней сердито хмыкнул, и родимое пятно на его щеке стало мышино-серым.

— Успеется. Что я лежу, что ль?

— Еще бы тебе полежать, да с бабой, — съехидничал Дорофей Васильев и ушел в ригу.

Ровно помахивают гривами лошади, отбиваясь от оводов, и в такт перебору их ног сзади взмахивают зубастые крылья косилки, грабастают ржаные ряды и сердито ссовывают на землю. Жадный ляск ножа валит рожь, и она, точно испугавшись скорой гибели, сама клонится навстречу неумолимому ножу. Петрушка устало щурил глаза, ослепленные солнцем и примелькавшейся желто-розовой чащобой хлебов. Раздражающий запах горячего масла туманил голову и вызывал чох. Приход баб прибавил бодрости. Теперь хоть есть чем отмерять круги, есть на ком дать глазу отдых. Когда жнейка завертывала напрямую, где вязали бабы, Петрушка сдерживал лошадей и все время глядел на вязальщиц. Вера шла передом. Собирая граблями сноп, она резко рвала ручку, рожь, скатываясь в кучу, горбатилась, будто обиженная небрежностью, на сноп Вера наседала всей тяжестью тела, и казалось, что она в злобе закусывает губу. Доня шла следом за Верой. Работа у нее шла спокойно, без резких движений, будто грабли сами бежали из ловких рук. Она не встряхивала головой, сноп сдавливала силой плеч и, обобрав его, бережно клала в сторону. «Ах, до чего ж она ладна, курица ее мать!» Петрушка глядел на Доню и не мог наглядеться. Незаметные взгляды, мельком брошенное слово сделали Петрушкину жизнь с той ночи сложной, привязывали его к Доне крепкими путами, и ходил он, словно потерявший голову, не зная, за что взяться обессилевшими руками.

Предуборочная суета мешала им встретиться. Петрушка почти не верил, что в ту ночь у него была Доня: не наворожила ли луна, не занесла ли в молодую, пенистую кровь сладкого обмана?

Он старался не глядеть на Доню при других и еле сдерживал в себе озорное желание: взять Доню за руку и заявить всем: вот моя полюбовница! Но уж слишком сурова и невозмутима была Доня, у нее находился грубый, требовательный тон к работнику, и только по еле заметному движению глаз, по вздрагивающему уголку губ он догадывался о том, что этот сердитый тон — только для посторонних.

На третьем круге Петрушка остановил лошадей, чтоб очистить нож от земли и вязких трав. Доня подошла к косилке и, глядя на лошадей, тихо спросила:

— Уходился?

— Есть с чего! В сиденье устали немного.

— Думаешь обо мне?

— По все время.

— А не врешь?

— Не веришь, как хошь.

Петрушка глянул из-под локтя: Вера с Аринкой были далеко и не глядели в их сторону. Он зашел на другую сторону и через косилку глянул на Доню. Она держала в зубах соломинку, и в глазах ее, всегда темных и неясных, светилась чистая девичья усмешка — сочная и волнующая. Петрушка с трудом передохнул и почувствовал, как над ним закачалось небо. Пересохшими губами он еле выговорил:

— Не пришла-то что?

— Боюсь, забалуешься ты. Не сразу все…

— Манежить хочешь? А если терпежу нет?

Доня оглянулась по сторонам, развязала углы платка и покрылась потуже. Петрушка поймал глазом белизну ее шеи, низко перехваченной тесемчатым воротом.

— Нынче тебя караулить копны пошлют… Я приду. Только не рано… Имей терпенье.

И Доня ушла на свой ряд догонять Веру. Петрушка вскочил на седло, задергал вожжами и не мог сдержать буйственных рук. Если бы не боязнь поломки, он бы вдарил по лошадям, разогнал бы их во весь дух и помчался, гремя и гикая, к самому горизонту. «Нынче… Ах, ты! Ну и дела! А может, обманет?» День казался еще более сияющим, точно с глаз сняли пленку. Веселил и ход лошадей, и поклоны ржи, и дальние пестрые кучи народа, рассыпавшегося по ржаному полотну. Теперь даже не злила Аринка. Петрушка хохотал, глядя, как она боролась со снопом, почти ложилась на него и поднималась медленно-медленно, и новая малиновая юбка при этом вставала колом, обнажая короткие раздутые ноги.

14

Вечером приехали вязальщицы. Привез их Турка, зять Дорофея Васильева, муж старшей дочери Хритишки. Баб было восемь штук, они тесно сидели в телеге, пестрые, голосистые, и громче всех из них говорила сама Хритишка, конопатая, востроносая, с темной родинкой на верхней губе. Выдали ее за Турку по причине (забаловалась девка с лихим солдатом, прозванным за буйный нрав Туркой). Дорофей Васильев не жаловал зятя, и Хритишке обрезал дорогу в дом. Но Турка не особенно рассчитывал на помощь тестя, ездил к нему только в праздники, когда нельзя было миновать гостеванья, чтобы не говорили лишнего люди. С Хритишкой они жили дружно, ребят у них не было, и баба, не поддаваясь годам, была крепка, голосиста, как девка.

Турка остановил лошадь у амбара, слез с телеги и волком глянул на тестя, вышедшего на крыльцо. Высокий, черный, с курчавыми баками, спускавшимися почти до конца щек, Турка был силен, зол в драке и дерзок на слово. Силу его медвежьих лап познал Дорофей Васильев в год выданья Хритишки; с тех пор он далеко обходил грозного зятя, не говорил ему поперек.

Приезжим собрали ужинать на крыльце. Поднесли по стаканчику вина. Бабы рассолодели от тележной тряски, сытости и водки, огарну́ли Петрушку, заставили его взяться за гармошку. Пляска пошла круговая, бабы