Степные дороги - дороги судьбы - Нуры Байрамов

Он знал это место. В прошлый раз он повстречал здесь такого же, как сам, дезертира и едва спас шкуру. Оставил бандиту шинель, сапоги и ведро каурмы — жареного мяса.

Сейчас он не один, с ним Акджагуль. Если в тугаях укрываются дезертиры, они шинелью не удовольствуются. Набросятся на Акджагуль. "Если там кто-то есть, надо нагрянуть и захватить их врасплох", — решил он.

Моджек держит путь к землянке. Она вырыта в укромном местечке. Если не знать, то и не найдешь. Говорят, милиционеры дважды ловили здесь дезертиров, и оба раза бандиты были взяты. Видать, такова доля преступника. Если стал дезертиром, уходи подальше, не околачивайся подле селений. Сюда любой, даже семилетний мальчишка без труда доберется. Эти места всем известны. Моджек не намерен задерживаться в тугаях, пробудет день, а как только солнце сядет, двинется дальше.

"Кажется, фыркнула лошадь? Да, точно… Как в прошлый раз, чуть не угодил в капкан. Но теперь я нападу первым".

Возле куста гребенчука стояли два привязанных коня. Увидев Моджека, они тревожно насторожили уши, начали бить копытами. Моджек замер на месте и отвел от них взгляд. В таких случаях лошади быстро успокаиваются и уже не реагируют на присутствие чужого. Он выждал еще немного и двинулся к землянке, сняв автомат с плеча.

Двое мужчин спали, положив под головы шинели. Винтовки рядом, под рукой. "Готовы стрелять при малейшей тревоге, подлецы. Успеете ли?" Один — здоровенный, другой — хлипкий. Моджек стал в проеме.

— Руки вверх!

Спящие вскочили.

— Бросай оружие!

Увидев наведенный на них автомат, бандиты выронили винтовки.

— Кругом! — приказал Моджек. — Эй, ты, малый, снимай ремень и свяжи руки своему напарнику!

Щуплый поспешно выполнил команду.

— Теперь вяжи ноги.

Здоровенный покорно дал связать себя.

— Теперь сними с него ремень и свяжи ноги себе. Быстрее! Да покрепче! Ложись лицом вниз. Руки на спину!

Теперь Моджек мог подойти к лежащим. Ноги едва повиновались ему. Не спуская глаз со щуплого, Моджек дотянулся до винтовок. Автомат перекинул на спину, одну винтовку крепко держал за ствол. Подошел к щуплому, размахнулся и ударил прикладом в основание шеи. Тот дернулся и обмяк, а Моджек связал ему ремнем руки. Он был спокоен. Он хозяин над обоими.

Собрав пожитки бандитов, нагрузил ими лошадь. Прежде чем уйти, заглянул в землянку, пригрозил:

— Не шуметь! Начнете кричать — хуже будет.

Затем вытащил обоих из землянки и привязал к гребенчуку.

Моджеку и не снилась такая удача. Он сам боялся попасть в руки бандитов. "Я знаю, что я трус, а эти хуже меня. Все дезертиры трусы. Хотите спать, спите, но ухо держите востро. А они… Пусти танк — не проснутся, не услышат. Нет, я себе такого не позволю. И потом, чего жалеть этих бандитов? Чем меньше их будет в песках, тем скорее нас перестанут вылавливать. Все они называют себя скотоводами. Разве может быть в песках столько чабанов?"

Моджек привел коней к стоянке.

— Вот и для тебя, Акджагуль, есть лошадь.

Акджагуль будто не слышит. Моджек склонился над ней, развязал веревку. Она почувствовала, как упруго пульсирует кровь в жилах.

— Акджагуль-джан, не упрямься, — уговаривал ее Моджек, — прошу тебя. Ну скажи, что согласна, Акджагуль-джан!

— Хочешь жить — вези меня в село. Если с матерью Гунчи ничего не случилось, буду просить, чтобы тебя простили. И председателя, и других умолять стану!.. Пока не поздно, отвези меня. И Сахата уговорю, он простит тебя.

— Что ты болтаешь? Я знаю, меня ждет расстрел. Только эта добрая пустыня может укрыть меня. Теперь мы с тобой, наверное, не скоро увидим родное село. И чтоб я больше не слышал о Сахате. Поняла? Втроем в одной постели не уместишься.

— Кроме Сахата в мою постель никто не ляжет, — непреклонно ответила Акджагуль и поднялась.

Моджек тоже невольно поднялся. Женщина измучена, но глаза полны гнева и ненависти. Он отвел взгляд в сторону.

— У тебя только одна дорога, Моджек, — в село. Ты должен сам понять, что удачи тебе не будет. Ну, не медли, поехали! Неужели ты забыл нашу поговорку: "Лучше лишиться жизни, чем лишиться народа и родной земли"?

Моджек исподлобья смотрел на Акджагуль. "Ох и настойчивая! Откуда она такая? Я не выдержал бы того, что выпало ей за эти два дня. Где их так воспитывают? И Сахат такой же. Я предложил ему бежать, а он чуть не застрелил меня… Все они одинаковые… Что с ней делать? Только убить".

Моджек поднял голову, с улыбкой глянул на Акджагуль:

— Пусть будет так, как ты сказала. Я согласен. Но с одним условием. Доедем до моей стоянки. Устроюсь, дам тебе в дорогу еды и отправлю назад. Я вернуться в село не могу. Ну как, согласна?

— Для чего мне ехать с тобой дальше? И тебе обуза, и мне мучения.

— Решай. Это мое условие. Если не согласна, будет так, как я задумал: станешь моей женой. Да и брак уже заключён.

"Можно ли верить ему? Что делать, как подчинить себе эту скотину? Нельзя возвращаться в село одной. Только приведя его, я смогу оправдать себя". И Акджагуль решилась.

— Я готова. — И направилась к лошади. — У мужчины должно быть одно слово. Поехали!

— Нет, еще рано. Пока нельзя выезжать из тугаев. Отправимся в темноте, — остановил ее Моджек. — Давай поедим, ты ведь проголодалась. Не мучай себя попусту, не сердись. Не за что меня ненавидеть, не такой уж я плохой. Ты думаешь, я не смогу устоять там, где другой джигит выстоит?

Акджагуль с ненавистью глядела ему в глаза. И без слов все было понятно. Моджек пожалел, что задал ей этот вопрос, и мысленно отругал себя: "Разговариваешь с ней, отрекаешься от своей цели? У нее есть свой дом, свой народ, своя земля. А что есть у тебя? Ничего и никого нет. Поэтому заведи семью, дом, пристань к чабанам. Тебе легче, чем другим. В пустыне некоторые знают, что ты был чолуком. Значит, не чужак, тебе поверят". Он расстелил на земле дастархан, который мать положила в дорогу, вынул из хурджуна снедь.

— В пустыне здорово жить, — говорил он, отправляя в рот большой кусок каурмы. — Всякой живности полно — и зайцы, и дрофы, и джейраны. Ты, наверное, не пробовала мяса джейрана?

Акджагуль отломила кусочек чурека. Вдохнула сладкий запах хлеба, и рот ее наполнился слюной.

Хлеб. Вода.

Жизнь брала свое.

Акджагуль сидит возле дастархана. Пережитое всей тяжестью навалилось на