Степные дороги - дороги судьбы - Нуры Байрамов
Чтобы не выдать себя, Акджагуль отошла в сторону и легла на старое одеяло, которое Моджек снял с лошади и расстелил под кустом.
Моджек ощупывал Акджагуль взглядом. "Ты будешь недоноском, если упустишь ее. Эту пери создал всевышний. Если она будет рядом, ни по селу, ни по родным не затоскуешь. Эх, положить бы голову на белые ручки, погладить это нежное тело… Ничего в жизни больше не нужно".
Акджагуль вспомнила о хлопчатнике. Если сейчас не прополоть, он скоро зарастет сорняком. И растения страдают от вредителей, и люди. У хлопчатника — свой Моджек. С ним знаешь как бороться — вырвать с корнем и уничтожить. И с этим надо поступить так же, ему не место среди людей.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Клычли и его спутники не проехали и километра, как промокли насквозь. Кони оступались, попадали в размытые дождем норы, спотыкались. Клычли понял, что дальше продолжать путь невозможно, и, когда потянулись поля хлопчатника, свернул на полевой стан звена Акджагуль. Коней привязали к старому карагачу, а сами вошли в глинобитную мазанку.
Скрутили махорочные цигарки, молча затянулись горьким дымом.
"О чем говорить? — думал Клычли. — Убийца Бадам-эдже не бездействует, как мы. Наверное, уже нашел пристанище. Скорей бы светало. Преследовать беглеца ночью — все равно что драться с завязанными глазами".
Занимался новый день. Темнота сделалась прозрачной, воздух налился светом, ясно проступили ряды хлопчатника.
— Можно трогаться, — Клычли поднялся.
Умытые дождем кусты радовали глаз. "Хорош хлопок, — отметил Клычли. — Впервые вижу, чтобы в мае уже завязались коробочки. Мой отец даже пугался, когда хлопок слишком быстро рос. Старик считал, что всему на свете есть свое время и свой предел. Если коза или овца окотятся двойней — хорошо, а если корова принесет двойню — это недобрый знак… Вот и хлопчатник Акджагуль в этом году уродился просто на редкость. К добру ли? Не верил я в приметы, а сейчас лезет в голову всякая дурь, Эту карту она засеяла позже других — земля долго не поспевала, — а гляди, как все разрослось. Ни одно семя не пропало. Если поле так воздает Акджагуль за ее труды, она проживет сто лет".
Дорога вела мимо кладбища. Клычли прислушался, ему почудился чей-то крик. Он придержал коня, пропуская товарищей, а сам оглянулся. Никого.
— Чув! — и легонько стегнул коня.
Но тут явственно донесся голос:
— Эй, Клычли!..
Петляя между могил, к нему спешил муджевур.
— Остановитесь! — кричал старик, понукая осла заостренной палкой. — Я давеча заходил к тебе, — начал он, подъезжая, — но не застал. Хотел сказать… Акджагуль увез Моджек.
— Откуда ты знаешь? — живо спросил Клычли.
— Видел своими глазами. Позапрошлой ночью он привез на кладбище какую-то женщину. Меня запер и пригрозил убить, если не совершу обряд бракосочетания. Кто же это, как не Акджагуль? А вчера удрал. Хотел меня обмануть: сказал, что подастся в город. Куда ему — в город? Наверное, в степь двинул.
— Ах, бандит! — Клычли кусал губы. — Я так и думал. Кроме пустыни, ему некуда деваться. — Он обернулся к товарищам. — Не было мне покоя с того дня, как пришло известие о Моджеке. Я знал, если его не схватят сразу, он совершит еще какое-нибудь преступление. Глаза труса всегда зарятся на чужой скот и чужих жен… Спасибо, почтенный, ты очень кстати привез эту весть. Мы так и предполагали. Но этот негодяй совершал постыдное дело не в одиночку, у него наверняка были помощники.
Старик едва удержал слова признания, готовые сорваться с языка. "Сказать, что Моджек прятался у меня на кладбище, что едва не погубил внучонка? Тогда я бы смыл вину. Или просто плюнуть бандиту в глаза, когда его схватят и привезут в село? Э, да ладно, он конец себе найдет. Незачем раньше времени признаваться. Довольно и того, что я сообщил про Акджагуль. Другой бы вообще молчал. А если он не попадется им в руки? Этот бандит не остановится, всех моих перестреляет".
Клычли и его товарищи свернули с дороги прямо в степь. Вскоре они миновали поле и исчезли среди песчаных барханов.
Старик долго стоял на дороге. "Я сообщил им важную весть, — рассуждал он, — а они не придали ей никакого значения. Может, Клычли что-то подозревает? Чего доброго, объявит меня сообщником бандита. Впрочем, и моя вина есть. Я-то разинув рот слушал, как Моджек болтал о скорой победе фрица. Мало ли кто что болтает, мое дело — сторожить могилы. Кажется, я промахнулся. Нет, не кажется, а точно — ошибся ты, почтенный! Огромна твоя вина и перед Бадам-эдже, и перед Акджагуль. У тебя хоронился бандит, а ты молчал. Испугался. Знал, что этот изверг похитил женщину, и снова промолчал, струсил. Надо было тотчас бежать в село, людей поднимать. Эх, да что теперь сожалеть?"
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Безмятежна ночь в пустыне.
Лошади связаны одной веревкой. Моджек держит ее в руке. Он едет в центре, Акджагуль справа от него. Лошади бегут легкой рысцой. Будто не лил вчера дождь, на черном небе ни облачка. Ярко светит озябшая в ночной прохладе луна. Здесь она кажется крупнее, чем в селе. Наверное, оттого, что воздух в пустыне чист и прозрачен. И звезды яркие, большие. Того и гляди, сорвутся и посыплются тебе в подол. А может, они хотят о чем-то поведать? Если б умели, то сказали бы: "Держите разбойника, он увозит жену Сахата!" Им ведь все видно. А верно, что у каждого человека есть своя звезда? Вон одна упала. Другая покатилась! Чьи это звезды? А эта, самая блестящая, — звезда Сахата. Учитель говорил, что падающие звезды — не звезды, а метеориты. И почему люди обязательно сочиняют что-нибудь страшное?.. Интересно, есть ли жизнь на звездах? А если есть, живут ли там такие же горемыки, как я… Как бы не задремать да не свалиться с лошади. Хорошо бы этот фашист упал и покалечился. Я тебе отомщу! Были бы руки-ноги целы, справлюсь.
Луна освещает степной простор. Темными кибитками сидят в песках кусты саксаула. Вспугнутые лошадьми, взлетают птицы и опускаются на дальних кустах. "Прежде меня всегда удивляли корявые дрова саксаула. Думала, где они такие растут, а теперь сама очутилась в этих местах… Как
