Павлик - Юрий Маркович Нагибин
— Вон что! Ну, я все-таки попробую…
Женщина колебалась, ей вроде не хотелось называть адрес сестры, но что-то толкало ее под руку:
— Колпинская, сразу за почтой.
— Номер дома?
— Какие сейчас номера! Беленький такой домик под синей крышей, и крылечко новенькое. На задах почты, вы его сразу приметите.
И верно, Павлик легко узнал со слов Насти небольшой, опрятный домик под свежекрашеной, очищенной от снега синей крышей, с новеньким, пахнущим смолой крылечком. На окнах висели кружевные занавески, стояли горшки с геранью и кактусами, казалось, война нарочно пощадила этот уютный, чистенький домик, чтобы сильней тосковали люди по порушенной мирной жизни.
На ступеньках крылечка сидела дряхлая старуха и жевала хлебный мякиш, крошки усеивали грудь и натянутую между острых колен юбку.
— Самохина здесь живет?
Старуха вынула изо рта недожеванный хлеб и несколько раз кивнула головой.
Через просторные сени, хорошо и духовито пахнущие сушеными травами и кореньями, Павлик прошел в небольшую, опрятную кухоньку. Навстречу ему из-за побеленной насвежо печи выступила молодая, статная, несколько раздобревшая в плечах и бедрах женщина. На ней была синяя шевиотовая юбка, белый передничек и легкая шелковая блузка.
— Вы — Анна Самохина? — спросил Павлик, уж очень не соответствовала эта «купеческая дочка» его представлению о наборщице.
— Я, — проговорила женщина, и ее карие, немного навыкате глаза лениво скользнули по Павлику.
— Работали наборщицей?
— Было дело… А вам к чему?
— Хотим вам работу дать в нашей типографии.
— А мне не требуется, — сказала женщина, и что-то похожее на усмешку мелькнуло в ее выпуклых, ярких глазах.
— Зато нам требуется. Приказ коменданта знаете? Так вот…
— А вы потише, — перебила женщина, хотя Павлик и не думал повышать голоса. — Тут люди отдыхают!
— Кто бы там ни отдыхал, — спокойно сказал Павлик, — а вы должны подчиняться приказу коменданта…
— Не запугаете, покрупнее есть начальство!.. — очень громко сказала женщина, и Павлик понял, что она старается привлечь внимание кого-то, находившегося за плотно прикрытой дверью в соседней комнате.
— Одним словом, завтра к девяти выходите на работу. Комсомольская, 39… Иначе вас приведут под конвоем!.. — добавил Павлик, и голос его задрожал. Ему вспомнился весь путь, приведший его сюда: раненые, томящиеся в длинной очереди; женщина, уходящая в никуда; вдовая Тарасиха; замученная прачка, сестра этой кормленой бабы.
— Да что ж это такое! — воскликнула женщина, в голосе ее звучал испуг. — Пришли в чужой дом да еще грозитесь!..
— Что за шум? — послышался из другой комнаты хриплый, не прокашлянный со сна голос.
Женщина метнула на Павлика короткий, торжествующий взгляд:
— Да вот пришел военный, грозит мне, под конвоем, говорит, поведут!
— Кто такой? — спросили из-за двери.
— Не знаю я, вроде лейтенант!
— Эй, товарищ лейтенант! Освободите помещение! Вам это старший командир говорит!..
— Я вас не вижу и не знаю вашего звания. Но если Самохина не явится завтра на работу, сюда придет комендант, и вы сообщите ему и ваше звание, и все остальное.
Женщина с надеждой смотрела на дверь, но дверь молчала. В тишине громко тикали ходики. Полные губы женщины дрогнули, она медленно опустила голову. Павлик повернулся и вышел из дома…
На следующее утро в наборном цехе, отделенном от редакции фанерной перегородкой, воцарился дух галантности: там работала новая наборщица, и Петров с Енютиным состязались в деликатном обхождении.
Павлик поначалу не узнал в скромно одетой, миловидной женщине, склонившей над кассами повязанную темной косынкой голову, вчерашнюю «купеческую дочку». Она смыла с лица краску, открылось ее настоящее лицо, совсем молодое, матово-белое; под выпуклыми, красивыми глазами Анны кожа слегка морщилась, это не старило ее, но, говоря о пережитом, сообщало лицу осмысленность и человечность.
— Здравствуйте, товарищ лейтенант, — сказала Самохина мягким, грудным голосом, вскинула и тут же потупила большие, под густыми ресницами глаза.
Павлик, в качестве выпускающего, постоянно имел дело с типографией и вскоре с удивлением убедился, что и вела себя Анна в типографии безукоризненно. Она пропускала мимо ушей игривые, хотя и туманные, по обыкновению, замечания Енютина и дала решительный отпор Петрову, когда тот, объясняя ей какие-то наборные тонкости, слегка обнял ее за талию.
— Но-но, без рук!.. — сказала Анна суровым, брезгливо-холодным тоном.
Признавала Анна одного Павлика, она обращалась к нему за советами, торопилась показать готовый набор, вспыхивала, когда Павлик ее хвалил, с покорным видом выслушивала замечания. И в командирской столовой, куда ее устроили, чтобы чем-то возместить ее труд — жалование вольнонаемной наборщицы было ничтожно, — Анна всегда приноравливалась к Павлику: садилась, когда он садился, одновременно с ним принималась за еду, вставала из-за стола, когда он вставал.
Павлик считал, что Анна просто выслуживается перед ним из опасения, как бы он окончательно не порушил гнезда, свитого ее другом. Но однажды, когда в наборной никого не было, она сказала ему доверительно:
— А товарищ тот — ушел и все вещички свои забрал, подчистую…
— Тем лучше, — суховато сказал Павлик. — Ведь вы, я слышал, жена фронтовика…
— Вдова… Мой еще летом без вести пропал.
Женщина вдруг улыбнулась и протянула Павлику маленькую, испачканную свинцовой пылью руку.
— Спасибо вам, — сказала она просто.
13
Вернувшись в этот день домой, Павлик увидел на своей кровати конверт и тотчас узнал Катин почерк. Лицо его вдруг похолодело, он понял, что побледнел. Что это — дурное предчувствие, угадка? Вскрыв письмо, он прочитал его раз, другой, третий — и слова так втравились в мозг, что он запомнил их от первой до последней строки.
«Милый, зачем я получила твое последнее, такое запоздалое письмо! Без него мне было бы легче. Ты так долго молчал, что я решила — это лучше для нас обоих. Прости, я и сейчас так думаю, хотя и плакала, читая твое письмо. Но ты написал его просто от одиночества, оттого, что у тебя там не слишком хорошо все сложилось. Ты скучаешь по Москве, по дому, по маме, а думаешь, что по мне. Я тебе не очень нужна, Павлик, иначе бы ты не уехал, иначе не молчал бы так долго. Мне было очень одиноко и тяжело, я стояла перед трудным выбором, который решал мою жизнь. А ты не только не помог мне, ты даже не потрудился ответить. И в последнем письме ты ни слова не пишешь об этом. Тебя совсем не интересуют мои жизненные планы и стремления. Нашелся человек, который поддержал меня, помог, вдохнул веру в себя. И я нужна этому человеку, я впервые узнала, что такое быть нужной. А тебе, Павлик, нужна только твоя мама. Ну
