Взрослые и дети - Михаил Семенович Панич
Но вместе с тем Борис Павлович умеет показать себя поборником строгой служебной дисциплины. Он возвращается в свое учреждение, как правило, за час до конца рабочего дня и уходит точно в положенное время.
Нельзя сказать, чтобы Бориса Павловича не критиковали за бездеятельность, за то, что его трудно найти на месте. Но, странное дело, его очень трудно критиковать. И именно потому, что он очень легко переносит критику. Не зажимает. Не опровергает. Не мстит за нее. А именно с отменной легкостью переносит.
— Ну чего вы, батенька, сердитесь, — ласково говорит он критикующему. — Критикуйте, но зачем же с таким ожесточением? С кем не бывает? Я ведь понимаю, что вы о деле беспокоитесь, что это у вас не проявление личных чувств. И правильно. И очень похвально. Вот вы говорите, что у нас прорывной участок, дела запущены. Хорошо. Я сам возьмусь за это дело. Спасибо, что сказали. Зашились, вот сами и разошьем!
И критикующий начинает думать, что зря он обрушился на такого милого человека.
А Борис Павлович незамедлительно берется за дело, два-три дня работает по-настоящему горячо. Но затем как-то незаметно перепоручит дело другому, а сам, наклонившись доверительно к Елене Ивановне, говорит:
— Так я на объекте… В случае чего — скажите…
Пожалуй, никто другой не умеет так добродушно отшутиться. Как-то на совещании он такое ляпнул, что начальник, обычно очень сдержанный человек, не стерпел и с досадой сказал:
— Ну вы бы хоть сперва подумали, Борис Павлович, а после говорили!
— Знаете, — тут же ответил Борис Павлович, — если надо раньше думать, то я никогда ничего не скажу.
Все рассмеялись. И гроза миновала.
Удивительно, как много прощается Борису Павловичу. Несмотря на солидный возраст и на то, что у него взрослый сын, он всегда выглядит так, будто всё еще находится в поисках «голубой мечты». И это некоторое время даже тревожило его молодых сослуживиц, пока они к нему не привыкли. Как-то, на ходу, он сказал самой молодой сотруднице:
— Знаете, Верочка, ведь я вас люблю…
В этот момент у него был вид человека, готового стать жертвой собственной откровенности.
Ошеломленная Верочка рассказала об этом разговоре секретарше Елене Ивановне. Та только вздохнула и посоветовала:
— Не относитесь к этому серьезно, Верочка. Вы ведь знаете нашего милого Бориса Павловича. Он всех любит. Всех! Такой уж он…
И не было в ее голосе осуждения.
Вдруг стало известно, что Борис Павлович разводится. Об этом рассказала его жена, мать Бобика, «проживающая», как пишут в объявлениях о разводе, «там же». Она сидела возле Елены Ивановны, пила воду и всё рассказывала, потому что ей трудно было молчать.
Несколько дней тому назад Борис Павлович совершенно обыденным голосом, даже дружески, сказал ей:
— Видишь, дружок мой, какое дело — развожусь…
Он сказал это легко и без запинки.
— Понимаешь, решил строить новую жизнь…
Она не стала спрашивать, почему нельзя строить новую жизнь со старой семьей. Она не привыкла спрашивать и спорить. Она всегда молчаливо признавала превосходство мужа и чувствовала себя виноватой в том, что несколько раньше состарилась, чем он, что с воспитанием сына не всё получилось, что вот он, муж, работает, а она «ничего не делает». Правда, она порывалась несколько раз поступить на работу, но он ей это запрещал. И все знакомые говорили, что у нее не только красивый, но, главное, милый, очень милый муж. И она привыкла к этому. А тут вдруг — развод!
— Но почему же так внезапно?
— Ах, дружок, — ответил Борис Павлович, — ты совсем не понимаешь! Я берёг тебя, не хотел расстраивать, пока всё это не решилось…
Жена не пришла бы в учреждение, не стала бы всего этого рассказывать, но вот уже три дня, как Борис Павлович не приходит домой. Не случилось ли с ним чего? Похолодало, морозы, а он в демисезонном. Может простудиться. Если бы не беспокойство о нем, разве решилась бы она прийти к нему на службу, мешать. Как это всё стыдно!..
— Вы подождите, — сказала Елена Ивановна, — он должен скоро вернуться с объекта. Всё-таки вам надо поговорить. Может быть, всё это не так серьезно.
— Нет, ничего, я пойду. Если на объекте, значит, здоров. Я так боялась за Бобика…
Бобик? Какой Бобик? При чем здесь сын?
Да нет, это мужа, так же как и сына, еще с детства зовут Бобиком. Борис Павлович — он Бобик-старший, а сын — тоже Бобик, но младший.
И всё как-то сразу прояснилось в Борисе Павловиче. Конечно, он — Бобик. Так его называли в детстве, балуя милого ребенка. Так его называли товарищи по школе, позволяя списывать контрольные работы и прощая, что он на экзаменах пользуется шпаргалками, — ведь хороший же в общем и целом парень, веселый, добродушный…
Можно было бы написать мрачную повесть о Борисе Павловиче, бросившем жену и сына, чтобы хоть в конце возникла некоторая определенность характеристики. Но нет, и развода не получилось. В самый последний момент Борис Павлович, спохватившись, вернулся домой. Злые языки говорят, что ему не захотелось уходить из обжитой квартиры в небольшую комнату. Возможно, что были и другие причины, более серьезные. Во всяком случае, он вернулся. И получилось, что милый Борис Павлович всё же поступил благородно.
Ничего особенного как будто не произошло. С одной стороны, Борис Павлович как будто действительно милый человек: и ошибки у него не столь уж серьезные, и семью он не разрушил. Ничего подсудного. Даже в местком не на что жаловаться. С другой стороны, заместитель начальника, отец семейства, и вдруг в полном смысле этого слова — Бобик. Но это опять же неподсудно. Даже и фамилии такого Бориса Павловича не опубликуешь. Он вправе будет спросить: с какой стати? В чем, как выражаются юристы, состав преступления?
И вот с этим-то человеком разговаривал о судьбе его сына классный руководитель. Говорил о своей тревоге, о своих сомнениях. О том, что жизнь требует от человека серьезного труда. Ему он цитировал Ушинского, Макаренко. А тот слушал, слушал, как-то сбоку поглядывая на беспокойного старика, затем начальственно похлопал его по коленке и сказал:
— Что вы, в самом деле? Ведь всё в порядке. Сами
