Взрослые и дети - Михаил Семенович Панич

Первое, что сделала администрация школы, когда Юрий вернулся на школьную скамью, было по сути полным освобождением его от моральной ответственности. Вокруг юноши, переведенного в десятый класс, создали атмосферу сочувствия: «Ах, бедный мальчик, он столько пережил!» Он не только не был исключен из комсомольской организации за свое позорное поведение, но на него даже не наложили взыскания. Комсомольцам-старшеклассникам не дали обсудить преступное поведение члена их организации, высказать свое отношение к нему!

По мнению сторонников бесконфликтной педагогики (сознательных или бессознательных, всё равно), даже в том случае, когда суд признал школьника виновным в грязном уголовном преступлении — систематических карманных кражах в трамваях и автобусах, — для учащихся-комсомольцев это не имеет значения. Им нет до этого дела. Директор школы, заведующая учебной частью считали, что лучше притвориться, будто ничего особенного не произошло. Подумаешь, осужден! Вот если бы списал на уроке или самовольно ушел со школьных занятий!..

Где уж тут выработать правильный моральный критерий у учащихся, моральную непримиримость?!

В этой же школе мы наблюдали, как весьма почтенная учительница строго отчитывала шестиклассника за то, что у него воротник расстегнут. И она же вся заулыбалась, когда в комнату заведующей учебной частью школы вошел Юрий. Как же, здесь «тяжелый педагогический случай», здесь нужен особо тонкий подход, который и выражается в «чуткости», в нежнейшем, ласкательном касании к сложной душе юноши. А этот юноша в результате этих особо тонких подходов стал чувствовать себя героем.

Когда А. С. Макаренко с отвращением и гневом писал о сладкогласном «соцвосе», он имел в виду именно бесконфликтную педагогику — эту воспитательскую дряблость и беспринципность, прикрытую пышными фразами. Да, Макаренко был по-настоящему добр. Он понимал ценность людей даже тогда, когда эти люди представали перед ним в образе преступников. Педагогический оптимизм этого замечательного человека был безграничен. Но основой его воспитательного воздействия было не умиление, а требование. И в этом требовании к человеку были выражены уважение к нему, вера в доброе начало, которому нужно помочь восторжествовать, доверие…

Как всё происходило с Юрием?

В первый раз Юру поймали за руку, когда он пытался вытащить деньги из чужого кармана. Привели в отделение милиции. Но здесь ограничились тем, что вызвали отца (не имевшего никакого влияния на Юрия) и отпустили с ним сына, как говорят, на все четыре стороны.

Несомненно, когда в первый раз уличенного в карманной краже Юрия привели в милицию, он еще в состоянии был почувствовать стыд и страх. Благодетельный стыд! Благодетельный страх!

И, конечно, растерянность…

Очень многое зависело от того, какой опыт он получит в милиции.

Он его получил — опыт безнаказанности.

Стыд, страх, растерянность прошли, рассеялись. Юрий, ученик средней школы, вышел из милиции и через самое короткое время встретился с друзьями из той же воровской компании, имевшими свое представление о правде и морали. И они — Юрий сам поведал нам это — сказали ему: «Чего боялся? Видишь, выпустили. И ничего тебе не будет!»

Они были полны презрения к тем, кого можно безнаказанно обокрасть, и к тем, кто должен охранять покой и уверенность честных людей, но дает себя так легко провести. Если бы они еще видели резолюцию, которую начальник отделения милиции начертал на протоколе о задержании Юрия: «Дела не возбуждать… в силу малозначительности преступления и отсутствия вредных последствий»!

Конечно, раз вора задержали, поймали за руку, — вредных последствий для потерпевшего не было. Но ведь для самого Юрия, о котором и должны были позаботиться, эти вредные последствия только усугубились, стали еще значительнее в результате такой резолюции.

Через несколько дней он снова был задержан — на сей раз в магазине, уличенный в краже. И снова милиция. Юрий уже знает, как себя держать. Он громко возмущается тем, что его осмелились задержать, отрицает очевидное, прикидывается обиженным, наконец обещает, что больше это не повторится. Его снова отпускают.

И он продолжает красть.

Самое опасное — это не видеть опасности.

Самое преступное — это видеть опасность и притвориться, что ее нет.

Так и поступают представители бесконфликтной педагогики, о которых с таким гневом писал Макаренко.

Если признать, что есть опасность, что не всё благополучно, могут, пожалуй, сказать: «А где же вы были, как вы допустили?». Возникнет шум. Будет привлечено всеобщее внимание. Пойдут разговоры. А ведь у нашей школы доброе имя.

Не лучше ли в самом деле не поднимать истории, набраться терпения (для себя это можно даже назвать мужеством): через год-два «он» окончит школу и всё само собой завершится.

В школе знали, что Юрий «связан с темной компанией», — об этом говорилось даже в характеристике, с которой Юрий был переведен в эту школу из другой того же района. Знали и о том, что он приводился в милицию по обвинению в краже. Но была и другая сторона. Юрий внешне выглядит совсем не плохо и может показаться вполне благопристойным учеником. Он хорошо одет, лучше многих своих сверстников. Он участник художественной самодеятельности. Занимается спортом, даже защищал в каком-то спортивном соревновании честь района, а значит, и школы.

Итак, не проще ли видеть эту сторону?

Но ведь эта двойственность поведения, это совмещение несовместимого только подчеркивало, увеличивало опасность. Да, старшеклассник Юрий выглядел так, что вы вполне доверили бы ему свой чемодан, если бы вам пришлось случайно оказаться рядом на вокзале, вы не остерегались бы его соседства в трамвае или автобусе.

Как мило всё выглядит внешне! Ученик как ученик. Даже — актив! Никакому инспектору роно он не бросится в глаза, когда тот придет в школу. Он, Юрий, успеет вовремя застегнуть на рубашке все пуговицы. А как же быть с тем, что скрыто, — с темным и грязным? Ну, это вне школы! Этого как бы и нет.

Юрий продолжал красть и, конечно, снова попался, — это неизбежно. Приводы накопились. И состоялся суд. Был вынесен строгий приговор — шесть лет заключения. Но с оговоркой: приговор считать условным. Оставить на свободе. Возможно, что это и правильно. Надо было дать возможность Юрию исправиться. Он так молод!

В исправление можно было бы поверить, однако, только в том случае, если бы родилось моральное переживание, появился бы стыд за грязную жизнь, пробудилась совесть.

Нужно сказать и об этом: всё складывалось, вернее, всё делалось так, чтобы не возбудить угрызения совести, а успокоить. Защитник рисует трогательный образ заблудшего юноши. Школа в характеристике подчеркивает хорошие стороны характера. Конечно, стыдят! Конечно, осуждают! И всё же разливают аромат чуткого