Взрослые и дети - Михаил Семенович Панич
— Ты не мать, а изверг. Уж лучше я сама, старая, сделаю, если ты для своего ребенка ленишься.
А семнадцатилетний «ребенок» только посмеивался.
Вот наконец Георгий закончил школу и стал студентом. Конечно, родители были рады, что он успешно сдал экзамены: не зря учился!
И всё же…
— Всё осталось по-старому, — рассказывала мать учителю, случайно встретившись с ним возле школы. — Георгий всё так же груб и эгоистичен. После работы на заводе мне приходится заниматься всеми делами по дому. Он и пальцем не пошевельнет, чтобы помочь мне. В лучшие минуты он способен пожалеть, но не помочь. Он говорит: «Понимаю всё, мама, но не могу себя заставить. Какая-то лень меня охватывает. Такой уж я уродился…» Нет, он не уродился таким. Это мы сами — бабушка и я — сделали его таким безруким. Он и болеет часто, и устает быстро, и учится средне…
«НО ВЕДЬ — РЕБЕНОК!»
В пятом классе девочка была необычайно развязна с учителями, позволяла себе на уроках совершенно неожиданные поступки. Могла встать с места и пройти по рядам, чтобы взять у товарища резинку. Разрешения учителя, конечно, не спрашивала. Намучились мы с ней.
Директор школы, разговаривая с отцом девочки, сказала ему:
— Так дальше продолжаться не может… Мы, бесспорно, примем свои меры. Уже сейчас мы снижаем вашей девочке оценку по поведению. Мы будем ее удалять с уроков. Может быть, мы сами виноваты, что были с ней недостаточно строги с самого начала. А сейчас нам очень трудно с ней. Вот к чему мы пришли! Но у нас в школе ничего не получится, если вы дома не поддержите наши требования.
— Но ведь — ребенок! — стал защищать свою девочку отец.
— Смотрите, — продолжала директор школы. — Вы сейчас весело улыбаетесь при рассказах о ее проделках. Вам это кажется только шалостью, хотя учителя доведены ее поступками до необходимости принять крайние меры.
Решительные меры в школе подействовали всё же. Но дома… Дома ее поведение скоро стало, невыносимым для родителей.
Отец пришел, в школу по собственной инициативе:
— Совершенно не слушается, не признаёт никаких авторитетов. Мать больна, а ей всё равно — только бы чем-нибудь развлечься. Груба с нами нестерпимо! Помогите!
ОНИ ДОЛЖНЫ ЗНАТЬ!.
Мать горько жаловалась учительнице:
— Всё труднее мне становится с Людой. Какая-то она черствая, чрезмерно требовательная. Всё — «дай и дай»!»… Попросила вчера денег, в кино пойти. Дала я ей на самый дешевый билет. Обиделась. Мало, оказывается. Чуть ли не в слёзы, — не люблю я ее, раз так мало даю денег; другим девочкам родители дают больше. А вы ведь мои обстоятельства знаете: у меня еще две, поменьше, а мужа в позапрошлом году похоронила, одна всех тяну…
Справедливая обида.
Но не виновата ли сама мать?
Учительница на следующий день спросила у Люды: — Скажи, пожалуйста, где работает твоя мама?
— Не знаю, — ответила Люда. — Где-то на фабрике…
— А что она там делает?
— Ну, работает…
— А много ли получает за свою работу?
Люда широко открыла глаза. Как же это знать, когда мама ей об этом никогда не говорила. Ну, работает, ну, два раза в месяц у нее получка…
Ничего не знала девочка о труде своей матери, Ничего не знала о ее заботах.
ОСОБЕННЫЙ РЕБЕНОК
В школу пришла мать с разодетой семилетней девочкой. Бант на светлой головке девочки был такой большой, такой роскошный, такой яркий, что прежде всего был виден он, бант. Ну а затем и девочка.
Мать нашла учительницу, у которой будет учиться ее дочь.
— Знакомьтесь, — сказала мать учительнице, — это моя Сашенька. У вас, я знаю, в классе сорок детей, так прошу обратить на нее особое внимание. Я настоятельно прошу об этом.
— А как же остальные? — робко, но не без иронии спросила учительница.
— Остальных я не знаю, — сказала мать. — Но обращаю ваше внимание сейчас, чтобы в дальнейшем между нашей семьей и вами не было никаких недоразумений: моя девочка требует особого подхода, она особенный ребенок.
Девочка стояла тут же.
Учительница хотела рассмотреть ее лицо, глаза, но не смогла. Впереди был бант. Большой, роскошный, яркий, он заслонял всё.
— Хорошо, — сказала матери учительница, — я учту то, что вы мне рассказали о девочке. Я буду обращать на нее особое внимание. И, конечно, — добавила учительница, — на всех остальных детей тоже. Поверьте, иначе нельзя.
Наконец мать ушла.
Учительница старалась убедить себя, что из-за матери и банта не следует неприязненно относиться к девочке, — она ведь не виновата.
ПОЛУЧАЕТСЯ!.. НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ!.
Ученик пятого класса Валера дружит с самых ранних детских лет с другим пятиклассником, соседом по дому. Вот он пришел в гости к приятелю, а затем рассказывал мне о своих впечатлениях. У него был разговор с матерью приятеля. Она спросила:
— Как у тебя, Валера, с английским языком?
— Ничего, благополучно! В общем — четыре, — ответил Валера.
— А у моего — двойка… Вот думаю сходить к учительнице, поговорить с ней, чтобы она ему четверть не портила.
— Ну а ты что сказал? — спросил я у Валеры.
— Я и говорю: «Разве Зинаида Степановна ему четверть портит? Он сам портит…»
И вот весь дальнейший разговор, как его передал мне Валера:
— А если бы у тебя была двойка, ты послал бы маму просить за себя? — спросила у него мать приятеля.
— Что вы, что вы, разве я допустил бы, чтобы моя мама унижалась? Что заработал, то и получил.
— А мой Митя даже рад. Говорит: «Сходи к Зинаиде Степановне, может, и уговоришь…»
Весь этот разговор шел, пока Валера ждал Митю. Тот должен был с минуты на минуту вернуться домой, и его мать ни за что не хотела отпускать гостя.
— Вот скажи, Валера, как ты ешь?
Валера не понял вопроса и переспросил:
— Как вы сказали?
— Ну, ешь как? Хорошо?
— Когда голодный, очень хорошо…
— А вот Митя ест плохо. Просишь, просишь, а он отворачивается.
— Так вы ему не давайте кушать…
— Ты думаешь?
— А чего тут думать? — уверенно ответил Валера. — И так ясно. Если человеку не давать есть, он потом сам будет просить, а не отворачиваться.
Затем пришел Митя, и мальчики сели играть в шахматы.
Педагогическая консультация, однако, продолжилась у матери Валеры. Мать Мити спросила у матери Валеры:
— Как вы добиваетесь того, чтобы ваш умывался перед сном, зубы чистил,
