Кержачка - Альберт Сергеевич Яковлев

Такой внезапный переход от балагурства к откровенности удивил Максима и не мог не тронуть. «Славный парень!» — подумал он.

Маркин спросил:

— А у тебя кто здесь остался? К кому едешь?

Максим пожал плечами:

— Да никого. Так еду, посмотреть…

Максим вздохнул:

— До цивилизации нам тут, конечно, далековато еще… Это тебе не Москва и не Свердловск. Народ такой, знаешь… Гамаюны, одним словом! Не очень-то легко с ними…

Хотя Маркин и вздохнул и вроде бы жаловаться начал, Максим сейчас не поверил в его полную искренность. Казалось, говорит это он просто так «для порядка», а сам доволен и Черемшанкой и своей жизнью в ней. Иначе зачем бы он торчал тут пятый год, не уезжая в милое своему сердцу Костино, а то и в самую Москву!

Поезд в это время шумно замедлил ход, остановился. Маркин глянул в окно, увидел кого-то, вскочил и, высунув голову, закричал, замахал руками.

Через минуту в купе вошел чернявый парень в гимнастерке и сапогах. Бросив под скамью лопату, — она со звоном улеглась возле Максимовых ног, — он встряхнул протянутую Максимом руку.

— Картошку вот сажал. С опозданием, правда… — объяснил он, садясь и закуривая. Пальцы его вздрагивали.

— Тебе во вторую? — спросил Маркин.

— Во вторую. Галка в первую пошла.

Маркин заметил с улыбкой, обращаясь к Максиму.

— Передовая семья, скажу тебе! Оба фрезеровщики и оба — молодцом! Лучше в цехе никто не работает.

— Да будет вам, Виктор Васильевич! — устало перебил парень. — Хватит того, что вы в последний раз корреспонденту наговорили.

И он пытливо взглянул на Максима: «Часом, не корреспондент ли ты?»

А Максиму сразу вспомнились Голдобины, тоже «передовая семья…» И он внимательнее посмотрел на парня. Роста не богатырского и в плечах не косая сажень, но работяга в нем чувствуется… А на Голдобина не похож!

— Во вторую идешь, — говорил в это время Маркин, — а нам еще с тобой третья смена предстоит. Не устанешь?

Парень мотнул головой:

— Ничего. На пусковой пойдем?

— На пусковой. Там сейчас глаз да глаз нужен!..

Они говорили о своем, а Максим думал о своем. Маркин, судя по этому разговору, начальство в цехе, а может быть, не только в цехе… С проверкой какой-то собирается. С какой, куда? Максим невольно заинтересовался, но спрашивать было неудобно. А говорили те уже о другом, о завтрашней рыбалке на Черемшанке… (Вспомнил Максим эту речушку, торопливый бег ее по белым камням, свежесть ключевую…)

— Хороша у нас рыбалка! — обернулся к Максиму Маркин. Парень поддержал:

— В прошлый раз мы с Виктором Васильевичем по полпуда, наверное, привезли — окунишки там, хариусы. А чуть раньше — всем цехом выезжали — совсем богато вышло!..

Поезд снова замедлил ход. Маркин и парень встали. Виктор сказал Максиму:

— Вот и Черемшанка наша. Пошли!

XXII

Черемшанка давно уже перестала быть просто Черемшанкой. Был теперь маленький город — Черемшанск.

От демидовских времен остался здесь пруд. Белое живое зеркало его, царапнув одним краем низкий берег, засаженный избами, другим утянулось за Власьевскую гору с тремя сосенками на вершине. На эту гору, рассказывают, в незапамятные времена гонял пасти овец некий дед Власко; дед давным-давно помер, а имя его горе передалось.

От прежних времен сохранилась еще насыпная плотина, но и ее недавно сломали, деревянные сваи заменили железобетоном.

Снесли церквушку на взгорке против завода; она много лет стояла обезглавленная, и в ней был клуб.

На заводе сломали обе старые доменки, потому что завод переменил свой профиль, стал машиностроительным. Под фундаментом одной обнаружили свежую хвою и несгоревший навоз. Старик строитель объяснил любопытствующим: «Для крепости!» И впрямь — домны пропыхтели чуть ли не двести лет…

Максим, тепло попрощавшись с Маркиным и его товарищем, бродил по городу. Он узнавал и не узнавал его. Там, где раньше вкривь и вкось торчали избы, стояли теперь крепкие дома, чаще двух- и трехэтажные. Одну старую улочку на берегу сменил четкий строй розовых коттеджей. Миновав эти коттеджи, он вышел к пыльному пятачку городской площади.

Площадь эту Максим хорошо помнил. По одну сторону от нее протянулся сад, зеленая листва кучно налегала на железную ограду — днем сад постоянно был на замке, но не охранялся, и детдомовская ребятня прыгала через эту ограду. На замке железные ворота были и сейчас.

По другую сторону от площади теснились вросшие в землю бывшие купеческие лабазы с зелеными ставнями на дверях и окнах. В одном был книжный магазин, в соседнем — универмаг. И тут же притулился киоск с пивной бочкой у раскрытых дверей. Максим обрадовался — было уже жарко и хотелось пить, — подошел, спросил кружку. Но оказалось, что отключили воду и мыть кружки нечем. Угадав в Максиме приезжего, толстая и, по-видимому, добрая продавщица посоветовала ему дойти до кафе: «Это здесь вот, через три домика… Новое кафе!»

Кафе, действительно, было новое, «модерн». Алюминиевые столики и креслица и, конечно, самообслуживание. Максим сел с кружкой ледяного пива в уголке — в кафе в этот час не было ни души — и с наслаждением отпил половину.

«Куда же теперь пойти?» — решал он. Посмотреть бы старый дом надо, где жил он с отцом и мамой. И в детдом зайти надо. А есть ли он? Давно уже Максим потерял все связи с ним. Может быть, закрыли… И не спросил даже у Маркина!

Странно, щемящее грустное чувство, которое испытывал Максим сейчас в Черемшанске, все время перебивалось впечатлением от встречи в вагоне. Чем-то Маркин зацепил его, или он или вместе они с тем парнем. Повеяло на Максима свежим ветерком… Живут, работают люди хорошо и дружно, и не без большой пользы, видимо. Завидно даже!

Максим допил пиво и вышел. Он шел по направлению к старому своему дому, усадьбе с конюшней и разными там пристройками. А за ними пустырь, где славно было ловить силками краснобрюхих жуланчиков…

Усадьбу он нашел. Она расположилась совсем неподалеку от второй заводской проходной. Стоял перед ним старый-престарый дом, припавший на правый угол, и, судя по всему, не жилой уже. Окна целы, но темные, без занавесок, резные наличники поломаны. Дом стоял, а пустыря уже не существовало. Придавил его фундамент строящегося здания. Над фундаментом нависла стрела полусмонтированного башенного крана.

Помещение детского дома на улице Кирова заслонили от прохожих буйно шедшие в рост и в обхват тополя, высаженные в палисаднике. Дом был одноэтажный, но очень высокий, громоздкий и весьма странной конструкции. Выложенный буквой «П», он выходил на улицу не торцом, а одной из «ножек»