Под стук копыт - Владимир Романович Козин

— Так ты нам служишь?! — вспылил Додур.

— Довольно! — сказал Кака-бай. — Нур Айли плохого не посоветует. Не увезти ли нам Дик Аяка на другой колодец? Подальше?

Вечером приехали колхозники.

Псы, отлаявшись, ушли каждый в свою тень. Колхозники привязали ишаков за колодцем и направились к кибиткам. Их было трое: спокойный хитроумец Аллаяр Сапар, услужливый Кули Кама и Пузы Позы — человек страстный и язвительный.

Кака-бай встретил колхозников с приветливым безразличием. Он привык к гостям. К богатому его плову каждовечерне собиралось с других колодцев и дождевых ям не менее десяти человек. Посещение, как всегда, началось вежливыми расспросами:

— Спрашивайте!

— Вы спрашивайте!

— Все живы-здоровы?

— Слава богу!

Анна Джемал принесла чай с кишмишом и чуреком. Кака-бай спросил:

— Новости есть?

Рассказывал Пузы Позы. Он быстро пил чай, горстями брал байский кишмиш и говорил безостановочно об всем: чай в кооперативе дают, мануфактуру дают — белую и пеструю, новые халаты есть, трактор привезли, Ходжа Баба Ишан буланую кобылу продал, Атаджан-бай жену убил…

— За что? — спросил Кака-бай.

— В город убежала. Через четыре дня соскучилась и вернулась. Ой! Атаджан-бай, пьяный, схватил жену за косы. Косы такие — котенок с ними на полу играл. Атаджан-бай привязал косы к седлу, крикнул и помчался. В песках косы отрезал — и из винтовки в жену. Пулю в рот, пулю в грудь… Вернулся домой — одни косы у седла… Судить будут.

— Да будет благословенна его рука!

— Мы приехали к тебе, Кака-бай, говорить о деле.

Кака-бай затянулся из чилима, выпустил облако белого дыма, сел удобнее и положил руки на колени. Когда Аллаяр произнес имя Дик Аяка, Кака-бай нахмурился и отяжелел. Додур, вертя в руках папаху, с презрительной убедительностью прошептал:

— Друзей не продают!

Кака-бай остановил его движением ладони и выслушал Аллаяра Сапара до конца. Помолчал. Перетрогал все пальцы ног и долго разглаживал пятки.

— Я посоветуюсь с женами.

Это был грубый отказ. У Аллаяра сузились глаза. Пузы Позы мысленно пожелал Кака-баю сесть во сне на корову[3]. Кули Кама весь изогнулся.

— Не отказывай нам, Кака-бай! Мы просим тебя, аллах да пошлет тебе благочестие, продай нам Дик Аяка!

— Я сказал — нет!

— Пусть увеличится твое богатство!

— Нет.

— Пусть будут у тебя сыновья-двояшки!

— Нет.

— Чтоб твое семя высохло! Чтоб на этом месте, где ты живешь, только ветер дул! — пробормотал Пузы Позы.

Аллаяр Сапар поднялся.

— Пожалеешь, Кака-бай! Захочешь вернуться по своим следам — следов не будет.

— Раньше времени и муха не умирает.

— Скоро умрет! — проговорил Пузы Позы и повернулся спиной.

Колхозники уехали.

Ночью Кака-бай с сыном поскакали в оазис к Ходже Баба Ишану узнать о близости недобрых дней, на которые намекал Пузы Позы.

Две младшие жены Кака-бая сидели на бугорке за кибитками. Ай Биби, прикасаясь пальцами к подбородку, смотрела на закат. Была тишина близкой ночи. За колодцем пастух играл на туйдуке свою сердечную печаль.

— Разведусь, — сказала Ай Биби и порвала нагрудные украшения. — Не нужно мне ничего! Убегу, — прошептала она и заплакала. Потом собрала упавшее серебро, плакать перестала и нахмурилась.

— Только не возвращайся. Убьют. Прижгут каленым железом — все расскажешь. Привяжут за косы к седлу… Я бы тоже убежала. Страшно! — Ак Сона прижала к лицу кулачки.

— Жизнь превратил в пепел. Уйду или умру.

— Он думает, сыновья делаются от солнца. Согрелась на бугорке — готов сын. Салтык![4] Ни один молодой мулла на колодец не приезжает. Лечиться не у кого.

— Мужчину надо. Где него возьму?

— А Нур Айли?

— Он горбун, не мужчина!

— Нет, мужчина. Красивый.

— Сын от него будет горбатым?

— Н-не зпаю… Если баран пестрый, ягнята тоже рождаются пестрыми.

— «Пусть будет горбатый!

— Что ты… Ой, страшно! Убьет тебя Кака-бай, а твоему Нур Айли отрежет ухо. Сын родится горбатым — и сына убьет. Не делай этого, Ай Биби!

— Он разорвал мне сердце жилка по жилке. Я от горя пьяная. Он всегда меня будет бить и кричать: „Давай сына! Давай сына!“ Пусть его сын будет горбатым!

— Ай Биби!

— Если скажешь, на тебе останется моя кровь. Молчи!

Дик Аяк был серой масти. Он мог обжечься о горячий песок. Нур Айли купал его в песке вечерами.

Жеребец катался в чистой ложбине, храпел от наслаждения и стучал копытами, потом сел на зад по-собачьи. Вскочил и, вытянувшись, встряхнулся, закинув голову, понюхал воздух и задрал в вожделении верхнюю губу.

Нур Айли повел Дик Аяка к колодцу.

У колодца он привязал жеребца арканом, покрыл войлочной попоной, стреножил и принес два снопика люцерны. Поправил на шее сердоликовое ожерелье с амулетом и поцеловал коня в храп.

День кончен. Пустыню занимала ночь. Нур Айли пошел к стаду, где пастух играл на туйдуке.

В стороне от кибиток стоял купол глинобитной печи. У тандыра одиноко сидела Ай Биби. Удивленный Нур Айли остаиовился.

— Зачем сидишь здесь?

— Так. Сижу.

— Почему не спишь?

— Не хочу. Боюсь. Сумасшедший снится.

— Кака-бай?

— Да. У меня подбородок болит.

Нур Айли подошел к тандыру и посмотрел на Ай Биби. Она была растрепана. Стояла тишина. В тишине пропадала последняя черта заката. Нур Айли усмехнулся.

— Где твое серебро?

— Для кого надевать? Когда женщину бьют, она должна ходить оборванной.

— Еще раз побьет!

— Тогда я умру… Я сына должна родить. Твой сын будет горбатым, Нур Айли? Похожим на кангарак?[5]

— Что? Я родился прямым. Отец мой был великий чапарман. И дед был чапарман. Я сел на лошадь, когда не доставал подпруги. Однажды рядом со мною скакал дурак — ему на ишаках ездить! — он перекрестил мне дорогу. Я ударил его. Он выбил меня из седла. Конь наступил на меня и сломал мне спину.

— Твой сын будет обыкновенный?

— Мой сын будет прямым, как ты. Высоким, как Дик Аяк. Сильным и ловким, как уздечка в моей руке… Нет у меня сына! У Кака-бая пять жен, а я всегда один.

— Ты хочешь сына, Нур Айли?

— Ты смеешься надо мной? Я не хочу бранить тебя, женщина, а смеяться над собой…

Нур Айли ударил уздечкой по сапогу и пошел прочь от тандыра. Ай Биби поднялась.

— Я не смеюсь над тобой.

Нур Айли шел, стараясь быть прямым.

— Я ничего не знаю. Постой, Нур Айли! Я такая молодая…

Нур Айли приостановился, не оборачиваясь.

— За что бьет меня Кака-бай? Отец мой тихий, он меня не бил. От сумасшедшего не может родиться сын.

— Ты