Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

— Все равно не отворю.

Так и не отперла. Асатур поворчал, позлился, да и ушел ни с чем.

Матушка Наргиз выплеснула на спинку младенцу полный кувшин воды и сказала:

— Ну, с богом!

А купая его дальше, заговорила с ним ласково:

— Это покой тебе даст, сладкий сон принесет. Во сне к тебе святой Саргис придет, и ты ему улыбнешься. Рукой коснется он тебя, ты сильным сделаешься, богатырем вырастешь. Ревой-коровой не будешь...

Она завернула младенца в новую простынку, уложила в новую кроватку. Зарыла возле порога золу и драное тряпье — от дурного глаза.

Явилась женщина, которая в свое время проклинала Салвизар, встала в дверях, послала мальчишку повитуху кликнуть.

— Ежели войду, Салвизар не осерчает?

Салвизар услыхала ее голос, ответила:

— Не приходи, пока ребенку сорок дней не исполнится. Я зла на тебя не держу, только все равно лучше не приходи.

Та домой к себе воротилась, хавиц приготовила, передала с соседкой. Салвизар к еде не притронулась. Зато матушка Наргиз с аппетитом принялась есть и громко нахваливать — хотела, чтоб зло ушло из сердца Салвизар, а то молоко прогоркнет.

Девчонка совсем еще маленькая была, а ее уже учили шерсть теребить, прясть, носки вязать. Ничего не поделаешь — в магазине только шелковые женские чулочки продаются. А мужчинам как же — босиком, что ли, ходить? Магазинные чулочки непрочные, тут же рвутся, их только весной носить можно, свекрови снохам не велят их зимой надевать. И каждая мать дочку свою наставляет: «Ноги в тепле держи...»

Матушка Наргиз подслеповата, носки у них в доме Сатик вяжет. Она опустила ноги в тонир, прикрыла колени шалью, и спицы мелькают в ее руках.

Матушка Наргиз вернулась с полным передником всякой снеди, а в кармане ее звенели медяки. Придирчиво оглядела комнату — кругом чисто. Искала, к чему бы придраться, — причина состояла в том, что больно уж долго невестушка ее одна в доме находилась, уже одно это злило старуху.

— Ты чего-нибудь состряпала, девка?

Сатик кивнула.

— Чай поставила?

— Ага.

— Сахар в доме есть?

— Не.

— Почему нету? Я ведь кусок в горшке припрятала.

Сноха пожала плечами — мол, не знаю.

Старуха сунула руку в горшок — пусто. Запамятовала, что сама сахар оттуда вынимала.

«Видать, мать ее навещала, она ее чаем поила, та наставляла дочку...»

Поворчала, достала из кармана деньги:

— Сходи сахару купи.

У снохи сердце екнуло: «В магазин к Даниэлу? Ни за что!»

— Ты сама сходи, мам.

Матушка Наргиз валилась с ног от усталости, а то бы, конечно, сноху не посылала, чтоб та лишний раз носу из дому не казала.

— Это тебя мать подучила. Стоит ей заявиться, тебя как подменяют.

Невестка поникла — не пойдешь, загрызет свекровь.

Взяла деньги, накинула шаль на голову, лицо наполовину закрыла и направилась в кооператив. Спросила сахару.

— Сахар у Даниэла...

Превозмогая себя, пошла в лавку. Завидев ее, Даниэл удивился, сердце его наполнилось нежностью.

— Сатик!

Сатик лицо еще больше прикрыла, деньги протянула:

— Дай сахару.

Даниэл взял деньги. Сатик отошла от прилавка, отвернулась к стене, понурилась. Даниэл подумал — а может, Сатик ради него пришла и сахар только предлог? И поспешил заговорить:

— Сатик, солнышко мое, это хорошо, что ты пришла. И не уходи от меня. Скажу председателю сельсовета, что мы с тобой поженились, и дело с концом.

Сатик безмолвно двинулась к двери, приостановилась и грустно сказала:

— Если ты мне сейчас же не взвесишь сахару, я уйду.

Даниэл понял, что она таки действительно уйдет. Принес головку сахара.

— Не бойся, не трону тебя сейчас. Подумай еще неделю. Но через неделю явлюсь — хоть кричи, село созывай, все равно тебя умыкну. Запомни, в среду, как стемнеет, я у ваших дверей буду.

Сатик быстро схватила сахар, натянула платок на лицо и вылетела из магазина, так ничего лавочнику не ответив.

Ежели показалась в селе бричка, стало быть, кому-то худо, из центра врача привезли. А может, просто прибыли важные лица. И тот и другой случай возбуждал в сельчанах любопытство. Новости прежде всего узнавали у возницы:

— С добром к нам прибыл?

— Председателя уездкома привез.

Нет сомнений, приехал он по делам коммуны. Посыльный из сельсовета принялся стучать в двери:

— Коммунисты, на собрание! Эй, партийное собрание!

Пока в доме собрание идет, уездкомовский возница у всех встречных спрашивает, кто мед продает, у кого можно хорошего масла купить, чей сыр лучший. Не упускает он случая поинтересоваться также вином и соленьями.

Возница за расспросами не заметил, как Бабо, прицепившись к колесу, пытается свернуть бричку с дороги. Мимо шел Ваче — спешил на собрание. Заметил проказы Бабо, подкрался сзади — и хлоп его по башке. Бабо обернулся, идиотским взглядом посмотрел на Ваче. И тут раздался женский крик:

— Бессовестный!..

Это крикнула Сатик. Она несла кувшин с водой, шла с родника. Опустила кувшин на землю, подбежала. Возница уже заметил, что происходит. Как замахнется кнутом! Удар пришелся по Сатик — она быстрее обняла Бабо, чем возница успел отвести кнут. Тут уж Ваче заорал на возницу:

— Ты что, сволочь, женщину бьешь? ..

Возница попытался оправдаться, пробормотал слова извинения. Сатик даже не взглянула ни на него, ни на Ваче. Подняла кувшин, схватила Бабо за руку и почти силой потащила его за собой.

В это время из конторы вышел Асатур. Он был весь взмыленный, — видать, духотища царила внутри. Достал из кармана пачку табаку, оторвал кусок газеты, сделал самокрутку. К нему подошел Ваче:

— Ну, что там?

— Коммуну утверждают.

И оба замолчали, пытаясь сообразить, что же уготовит им новое хозяйство.

Собрание закончилось. Председатель уездкома вышел из конторы под руку с Оваком.

— Друг, — сказал он ему, — вы хотели иметь коммуну, получайте. Но мой долг предупредить, что люди, привыкшие к частному хозяйству, не сразу сумеют отказаться от своей земли и крупного рогатого скота. Мне кажется, многие с этим смириться и приспособиться к новым условиям не смогут, начнутся внутренние разногласия. Вам следует об этом подумать.

— Частный сектор надо разбивать одним ударом, — ответил Овак. — Первые три-четыре года нам, ясное дело, будет нелегко, а потом мы к новым условиям приспособимся. Кусок земли, который вы оставляете крестьянину, развивает в нем тягу к частной собственности. Коммуна — единственное истинно коммунистическое хозяйство.

Председатель уездкома только плечами пожал:

— Ну, как знаете.

Потом он дал Оваку несколько деловых советов