Мои семнадцать... - Леонид Александрович Александров

Настраиваясь, сузил глаза и уставился на огонь в каменке.

Спокойно выслушай-ка, мама,

Не поднимай меня на смех.

Ответь серьезно ты и прямо:

— А был ли самый первый снег?

Анна Ивановна рассмеялась. Сдерживая улыбку, Володя продолжал с напором:

Нет, правда, правда, самый первый

На нашей, этой вот земле?

Какой же был он? Красный? Серый?

Или под стать кромешной мгле?

Нет, был он, снег, таким же белым

И падал с той же высоты…

Но не могло быть красоты.

Но безобразье было в целом!

Я за свои слова в ответе:

Снег шел в ту пору просто так —

Коль человека нет на свете,

Какая к черту красота!

— А? — с ходу спросил Володя и прикусил губу, впился в глаза матери острым напряженным взглядом, словно он в награду за свои стихи ничего, кроме хулы, не ожидал.

— Хорошо, — одобрила Анна Ивановна.

И они надолго замолчали, уставясь в работу огня. Пока их не заставил вздрогнуть звонкий девичий голос за спиной:

— Здравствуйте, пещерные люди!

В дверях предбанника стояла Фиса.

Она была чудо как хороша. Волосы темно-русые, искусно уложенные, короткой стрижки. Платье, шерстяное, алое, сшито для нее одной на свете… А эти ее глаза необычайного какого-то разреза. Как они смотрели на Володю!

Легкое осеннее пальтишко только накинуто на плечи. Видно, что она спешила сколь могла, торкнулась в закрытые ворота и прибежала сюда, на дымок бани…

«Милая моя, хорошая моя!» — сказал когда-то Степан, прощаясь с Нюрой, и велел ждать его, очень ждать…

Нюра и ждала — вопреки всему, ждала весь свой бабий век.

А сейчас этот век начинается для другой — для Фисы.

Для Нюры была война, опустевшее село, работа от зари до зари, да еще и ночью. Бывало, едва найдешь силы распрямить заклинившую спину, чтобы пожевать что-то, замешанное наполовину на траве, и уткнуться в постель в мертвом сне. Все было, все. Не было тыла, как пишут сейчас в книгах, а был сплошной фронт. И все это выдержали.

«Выдержала бы такое Фиса? — невольно спросилось у Анны Ивановны и тут же ответилось: — Выдержала бы. Ведь тоже любит».

Она будет ждать своего солдата долго и преданно.

Если не будет войны, этот солдат вернется домой в срок.

Пусть, пусть солдаты возвращаются домой в свои срок: им еще любить!.. Пусть все будет так, чтобы от чистого сердца можно было сказать: не зря прожит материнский век, б а б и й  в е к.

1966 г.

МОИ СЕМНАДЦАТЬ…

Повесть

Эх, где мои семнадцать!

Присловье

1

Село готовилось к жатве. Прошло совхозное собрание механизаторов. Иван Васильевич вышел с него озабоченным. В посевную ему почему-то не везло, можно сказать, неудачная для него была весна: кроме непогоды не давала взять привычный разгон то и дело ломающаяся техника, всякие мелкие неувязки и неурядицы, и он за всю весну ни разу никого не обогнал, хотя каждый год отличался этим. Но, к его удивлению и немалому стыду, его все же отметили премией, назвав ее как-то по-спортивному: «За волю к победе», и преподнесли… кастрюлю-скороварку!

Скорее всего это была добрая шутка: мол, не унывай!

Нет, он такой премии не хотел. Он признавал только заслуженную награду. А то ведь, чего доброго, начнут скоро награждать за простое желание поработать: не сидишь без дела, не отлыниваешь — получай премию! Спасибо за добрую твою охоту, дорогой!

Не-ет, вот вернется сын Гриша с учебы, сядут они за штурвал одного комбайна и покажут класс работы, знай наших! Вон в газетах только и разговору, что про семейные экипажи. Вот и будет вам семейный экипаж Бавушиных, можете любить и жаловать.

Комбайн свой Иван Васильевич собственноручно и любовно отремонтировал и подготовил, все у него на ходу, только бы погодка опять не подвела.

Да вот еще сын. Гриша…

В семье уже несколько дней поджидали его. И теперь Иван Васильевич, выйдя из конторы и взглянув на часы, решил подождать чуточку: вот-вот должен был подойти вечерний автобус, авось и подъедет сынок.

И сын подъехал. И как только сошел с автобуса напротив совхозной конторы, где отец стоял в гурьбе мужиков-табакуров, так сразу всем замозолил глаза рубашкой, невероятно цветастой и броской, какими раньше были только девичьи кофточки, брюками, хорошо отглаженными и такими длинными, словно парень был на ходулях.

— Ну, опять шефы нагрянули! — пошутил кто-то из мужиков по привычке называть «шефом» всякого горожанина, наезжающего на село в летнюю пору.

Все засмеялись, но Иван Васильевич только поморщился. Смотрел он на сына с какой-то оторопью, узнавая и не узнавая его: Гришка ли это, а может, кто-то похожий на него? Они ведь нынче будто все с одной колодки…

Ну, длинные волосы — это ладно, это терпимо. Теперь ими никого не удивишь, кому-то к лицу они, кому-то нет. Любили же мы в наше время прическу «бритый бокс».

Лицо сына, удлиненное, худое, скуластое, обложенное струями светлых волос, делалось как-то неожиданно нежнее и милее, и сам он, ей-богу же, походил на древнерусского доброго молодца. Видывал Иван Васильевич таких на картинках в книжках, перебывавших в руках как своих, так и всех четверых сыновей.

Ивану Васильевичу было самое время подойти к сыну, встретить по-отцовски в такой знаменательный для обоих день и час, но мужики уже разглядели, чей это, и насмешливо-хитровато, подзуживающе заулыбались, запереглядывались, закосили в сторону отца, и тот не стронулся с места. Ладно, дома встретимся, поговорим.

Гришу тем временем окружили сельские друзья-товарищи. Здоровались, награждали тумаками в спину, тычками в бок. Одному почему-то не повезло: его протянутую руку Гриша вроде бы пожал, но применил, видать, какой-то приемчик — парень аж вскрикнул и присел на корточки. Дружки загоготали, а пострадавший ничем не выдал своих оскорбленных чувств, разве что побагровел лицом.

Сын же стоял посреди сверстников, может, самый рослый среди них, и небрежно, самодовольно отпускал направо и налево какие-то слова, милостивые улыбки. Даже издалека, с того места, где стоял отец, можно было разглядеть на лице сына: «Вот я какой! А вы как думали!»

Иван Васильевич сплюнул в сердцах и торопливо подался домой. Сын чем-то сразу же, едва сойдя с автобуса, не понравился ему. Самохвальством, что ли? Этого Иван Васильевич ни в жизнь не позволял себе и терпеть не мог в