Люди без внутреннего сияния (СИ) - Постюма Йенте

Йенте Постюма

ЛЮДИ БЕЗ ВНУТРЕННЕГО СИЯНИЯ

Пироман и его лабрадор

Мой отец зачерпнул большую ложку йогурта с мюсли и отправил ее в широко разинутый рот. Мюсли захрустели у него на зубах. Рот открывался и закрывался, производя чавкающие звуки. Проглатывание сопровождалось четко слышимыми сокращениями мышц гортани, затем следовал глухой щелчок и вздох.

Светило солнце. Жара еще не началась, было слишком рано. Днем обещали значительное потепление. Я заранее надела под платье купальник. Притворяясь, что поправляю волосы, я закрывала руками уши. Через некоторое время я уже не притворялась, а просто их терла. И смотрела на отца. Тот в ответ поглядывал на меня и продолжал есть. Он зачерпывал так много, что содержимое ложки частично падало обратно в тарелку, не успев добраться до его рта. Иногда он замечал это и пытался поймать йогурт языком.

Я отправилась к бассейну за нашим садом и уселась на бортик, свесив ноги в холодную воду. С пластикового возвышения в бассейн падала струя воды. Я закрывала глаза и представляла, что сижу в лесу, а рядом журчит ручей. В этот момент из-за живой изгороди высунулась голова соседки.

— Чудесненько, да? — крикнула соседка. Она работала педагогом.

Я поднялась и вернулась в дом. Отец все еще сидел за столом, на этот раз во рту у него была зубочистка.

— Ты можешь выгулять собаку, — прошепелявил он так, что было не разобрать, и изобразил улыбку.

— Должна, а не можешь, — сказала я.

На улице соседский мальчишка колотил железной лопатой по старому телевизору. Он разбирал старые телевизоры на детали, пытался собрать из них что-то новое, а если у него ничего не получалось, он их разбивал. Он был очень сильным. «У него много энергии», — говорила его мама. Иногда мы с ним дрались у нас на пороге. Я пинала его по лодыжкам, пока он не заваливал меня на землю. Делал он это запросто, хотя ему было всего одиннадцать, он был на два года старше меня.

Пес помчался и сунул нос ему сзади между ног.

— Нельзя! — крикнула я собаке и помахала соседу, который мгновенно подскочил и закрыл руками задницу.

Наша улица ответвлялась от длинной аллеи. Она заканчивалась тупиком, на ней стояло четыре одинаковых дома, а за ними полянка, на которой собаке нравилось какать. Пока пес делал свои дела, я подтягивалась на турнике. Чуть дальше по аллее в дорогой вилле жил пироман. Как-то вечером, когда его родители куда-то ушли, он поджег дом. Все соседи повыскакивали на улицу; сюжет показывали в новостях.

— Тобиас заметил пожар первым, — рассказывал пироман корреспонденту. Тобиас был его черным лабрадором. Он поднял лай, когда из-под кухонной двери полез дым. — Мне повезло, а то бы я, может, и не выжил.

— Я бы нисколько не удивился, если бы узнал, что он сам все это устроил, — сразу сказал мой отец и оказался прав.

Фантастика. Именно тогда я поняла, почему мой отец был директором психиатрической клиники. Он видел людей насквозь. Он не читал чужие мысли, как считали некоторые из его пациентов, но был чрезвычайно наблюдательным. Он мог бы, к примеру, запросто разоблачить любого фокусника, потому что не стал бы смотреть на руку, которую ему показывали, а внимательно следил бы за другой рукой. На то, что происходило прямо перед носом, мой отец никогда не обращал особого внимания.

Пес сделал свои дела, но что-то вынюхивал на полянке. Я представила, что было бы, если бы сейчас мимо прошел пироман со своим лабрадором. Раньше он запросто звонил ко мне в дверь и звал покурить. Мы привязывали собак к турнику, а сами в кустах выкуривали одну сигарету на двоих, всегда одной и той же марки, которую курила его мать, «Рокси Дуал» экстралегкие.

«Эта сука» — так он часто ее называл, и меня это смешило. Меня он называл глупым гусенком. Я никогда не видела, чтобы он поджигал что-то еще, кроме сигарет, за исключением того раза, когда он поднес свою «зиппо» к заднице и пукнул. Из-за вспыхнувшего пламени загорелись сухие листья, но тот пожар мы быстро потушили. В другой раз он вдруг наклонил ко мне голову и попытался поцеловать. От испуга я резко отвернулась и подставила ему ухо.

— Что ты сказал? — спросила я. Щетина у него на щеке царапнула щеку. Он сглотнул прямо у моего уха. Мне было отлично слышно, как слюна вдавилась в пищевод. Только намного позже после того пожара оказалось, что он макал в бензин мышей и поджигал их живьем. Теперь он жил в закрытом учреждении. Не в клинике моего отца, а в другой, для молодых пациентов с проблемным поведением.

Я решила сделать большой круг, пройти через парк, мимо торгового центра и вернуться домой. В торговом центре была только одна закусочная. По воскресеньям мы заказывали там картошку фри для меня и фрикандели с соусом карри для папы. Он их очень любил. А маме они не нравились, но мама все равно уже умерла.

Она была невероятно стройной, моя мама. В некоторые дни она ела только сухой хлеб, а иногда лишь крошечные пудинги. И у нее всегда были загорелые ноги, даже зимой. Она не пропускала ни единого солнечного лучика и сразу укладывалась загорать в саду, выставив ноги. Если стояла жуткая жара, у нее по щиколоткам стекали струйки пота. В такие дни я обычно лежала в тени и пряталась от насекомых, укрывшись с головой полотенцем. «Вылезай уже оттуда, — часто говорила мама. — Ложись рядом со мной на солнышке. Ты такая бледная». Тогда я ложилась рядом с ней, и у меня по щиколоткам тоже бежал пот, но я все равно лежала, даже когда становилось нечем дышать от жары. Спустя некоторое время я все-таки не выдерживала и шла на кухню за мороженым, а перед глазами плавали красные круги. Я съедала его, спрятавшись в гараже, чтобы мама меня не видела. Она умела смотреть с жутким презрением на людей с мороженым, картошкой фри или чипсами. Когда она заболела, ее всю раздуло и она пожелтела от лекарств. «Ты все равно очень красивая!» — крикнула я, когда обнаружила ее однажды одну совсем без сил в холле на скамейке перед большим зеркалом.

От слез она распухла еще больше. Она разрешила мне выбрать одежду, в которой ее похоронят. Она доверяла моему вкусу, потому что он был безупречен, как и у нее. Я выбрала итальянское синее платье с нежным цветочным рисунком. Когда моя мама умерла, я попыталась натянуть это платье на нее, и мне пришлось разрезать его по спинке и рукавам, иначе оно не налезало.

Я подумала, не купить ли картошку и фрикандели прямо сейчас, но до обеда было еще очень далеко. А картошку фри не разогреешь. Мой папа о таком не думал, он совал в микроволновку все подряд. После маминой смерти он чаще всего покупал в супермаркете готовые блины, разогревал их в микроволновке один за другим, и пока следующий блин грелся, съедал предыдущий, стоя у столешницы.

Когда я вернулась, отец смотрел телевизор; передавали прямую трансляцию «Формулы-1» из Монако. Визг гоночных машин было слышно с улицы. Я запустила собаку в комнату, а сама отправилась прямиком в сад. Там я сняла платье и соскользнула с бортика в бассейн. Вода уже немного согрелась. Я нырнула, вынырнула, снова нырнула и попыталась пробыть под водой как можно дольше. Там было слышно только насос. Он тихонько булькал, но это бульканье не было похоже на тот звук, который вырвался из моей мамы перед тем, как она умерла. Тот звук больше напоминал клекот.

Люди без внутреннего сияния

Мне как раз исполнилось восемь, и мне разрешили пойти в городской театр на «Фауста» Гёте. Моя мама там играла. Она была одной из шлюх, которых Мефистофель, дьявол, подарил профессору Фаусту в обмен на его душу.

— Ты только не пугайся, ладно? — сказала моя мать, потому что мне предстояло увидеть ее голые груди, которые будет трогать другой мужчина, не папа. Мой папа остался дома присмотреть за собакой. Мы только что взяли щенка, и он пока совсем не мог находиться один, от стресса он какал на ковер.

Но я и не собиралась пугаться, потому что часто видела маму голой. Дома и в кемпинге на юге Франции. Там вообще все ходили голыми, а мне с некоторого времени больше нравилось носить диско-костюм: блестящие розовые шорты и розовую футболку, на которой розовыми буквами было написано «диско».