Весенняя лихорадка. Французские каникулы. Что-то не так - Пэлем Грэнвилл Вудхауз
– Совершенно спятил, – согласился маркиз. – Вас почему-то не любит… Собирается убить топориком, специально купил.
– Вот как? – равнодушно произнес директор. – Однако я не кончил. В третьем отделе двое неполноценных служащих, а третьего просто нет. В чем дело? Почему вы уклоняетесь от работы?
Маркиз немного подумал.
– Видимо, погода.
– Простите?
– До сегодняшнего дождя стояли прекрасные дни. Солнце там, небо, перистые облачка, легкий ветерок. Как хорош Париж весной!
– Какая весна? Сейчас июль.
– Как хорош Париж в июле! Вот вчера, к примеру…
– И позавчера, и позапозавчера, и…
– Я просыпаюсь. Я встаю. Я бреюсь. Я принимаю ванну. Я завтракаю. Я беру шляпу и трость. Я выхожу на улицу – и что же? Свет, смех, веселье. Ну, можно ли в такое время сидеть в каморке с ветхим Супэ и безумным Легондю? И вот, я – на бульваре, передо мной кофе и коньяк… Поразительно!
– Точнее, непозволительно.
– Но я силен, – продолжал маркиз. – Я кладу на столик часы. Я говорю себе: «В одиннадцать – на службу». Когда стрелки укажут одиннадцать, я прибавляю: «Нет, в полдвенадцатого». Когда они…
– В двенадцать, естественно, второй завтрак?
– Вот именно.
– А потом опять сначала?
– То-то и оно. Очень утомляет! Я даже похудел.
– Разрешите осведомиться, почему вы явились сегодня?
– Дождь пошел.
– Понятно.
Де ла Урмери медленно встал. Маркиз нервно поднял руку.
– Дорогой мой, что вы делаете? Так нельзя.
– Не понял?
– Вы еле выползли из кресла. Да, мы не молодеем, но надо владеть собой. Вот, скажем, вы легко кладете ногу на ногу? Рукой не помогаете? Ни в коем случае нельзя. Я вам дам целый список – нельзя пыхтеть, нельзя шаркать ногами, нельзя покашливать, нельзя с шумом всасывать суп, нельзя храпеть. Если вы храпите, положите под голову две или три подушки. А главное, – сказал маркиз, сурово помахивая пальцем, – помните: чем ты седее, тем важнее парикмахер; чем ты грузнее, тем…
Видимо, палец был последней соломинкой. Директор говорил пылко и долго, а когда решил набрать воздуха, понял, что усилия его не пропали даром.
– Поправьте меня, если я ошибся, – сказал маркиз, – но вы меня, кажется, увольняете.
– Вот именно, – подтвердил де ла Урмери. – Обычно мы просим подать прошение об отставке, но есть случаи…
– Подумайте!
– Я подумал.
– Подумайте еще. Вы совершаете серьезную ошибку. Конечно, не хотелось бы затрагивать эту тему, но когда в министерстве служит настоящий маркиз, это, знаете ли, придает какой-то блеск. Или, если хотите, светский лоск.
– Служит? Что-то не заметил.
Старый Хрыч обдумал эти слова и признал:
– Неплохо сказано.
– Спасибо, – отвечал директор, вполне с ним согласный. – Ну вот, любезный маркиз. Всего вам хорошего.
Маркиз встал, уже ничуть не огорчаясь.
– Что ж, – заметил он, – сейчас лучшее время для отдыха. Иначе, знаете, машина износится. Это вам всякий врач скажет. Поеду-ка я в Биарриц.
– Да хоть к черту!
– Нет, лучше в Сэн-Рок, там ведь праздник. Будут буквально все. До свидания, мой дорогой. Нет, не «прощайте», я вам еще понадоблюсь. Адрес оставляю, будем держать друг друга в курсе. А, кстати! Что-то я на мели. Не могли бы вы?.. Нет? Ничего, ничего, справлюсь. Вас и так много дергают. Пойду, посмотрю, как там Жефферсонг.
Попрощавшись с месье Супэ, который был по-старчески любезен, и с месье Легондю, который его не заметил, маркиз поэлегантней надел шляпу и вышел, вертя тростью. Дождь миновал, сияло солнце. Придя домой, Хрыч ощутил, что у него что-то есть в кармане; то было злосчастное досье. Весело насвистывая, он швырнул его на полку, к носовым платкам, снова надел шляпу и направился на Рю Жакоб, где в скромной однокомнатной квартире жил граф д′Эскриньон.
Глава III
Своего сына и наследника маркиз видел часто лишь года два-три. Когда отец женился во второй раз, мачеха так не понравилась пасынку, что он уехал в Америку. Теперь он снова жил в Париже и, как резонно заметил маркиз, что-то писал, но не издавался, и отец с полным правом мог считать его блудным сыном. Да, конечно, красив, учтив, и шарм Мофриньезов при нем, но что толку? Хрыч был недоволен. Молодой граф еще не свел его в могилу, но в то же время как бы и свел.
Добравшись до места, маркиз увидел, что сын его, без пиджака, тарахтит на машинке, древней, как их род.
– Привет, пап, – сказал он. – Садись, только пыль смахни. И молчи минут десять. Я работаю.
Джефферсон д′Эскриньон происходил от брака с Лореттой Энн, единственной дочерью мистера Поттера и его жены Эмилии (Коннектикут). В 20-х годах прелестная американка упорхнула в Париж, поскольку тогда происходило Великое Переселение Народов, и все молодые создания, у которых была хоть какая-то душа, хватали перо или кисть, чтобы отправиться на rive gauche [45].
Родители разрешили Лоретте Энн присоединиться к этим толпам, и как-то поутру она сидела перед мольбертом в Люксембургском парке, когда туда явился совсем молодой маркиз. По строгим правилам богемы, они тут же познакомились, а через три недели – поженились. В должное время союз их был благословлен потомством. Но не успел юный муж привыкнуть к тому, что лицо может быть так похоже на яйцо всмятку, как ему пришлось узнать, что сына назовут Джефферсоном.
Однако время, великий целитель, сделало свое дело. Дитя обрело человеческий вид, а к имени отец приспособился. Когда сын отвалился от машинки, он сказал почти без отвращения:
– А ты, Жефф, все работаешь.
– Завтра надо сдать.
– Ну, мешать не буду…
– Ничего, я успеваю.
– Как ты вообще?
– Да так. Что-то ем, а главное – жду рассвета.
– Рассвета?
– В прозе это значит: «Надеюсь продать роман».
– Ты его и пишешь?
– Что ты! Это статейка. Роман – там, в Америке. Послал такому Клаттербаку.
– Клаттербак? – прикинул маркиз. – Что ж, можно и Клаттербаку! Я вот знал одного Квокенбуша. Кстати, твой отчим, один из мужей твоей любезной мачехи. Ты что, видел этого Клаттербака?
– Нет, мы не знакомы. У нас есть общий приятель. Месяца два назад он передал роман – и ни ответа, ни привета. Видимо, Клаттербак учится читать. А почему ты здесь в это время дня? Ты же на службе.
– Нет, я не служу. Не надо было туда идти. Это большая ошибка.
– Тебя что, выгнали?
