Безответная любовь - Рюноскэ Акутагава
Потом Нитта повернулся к Хацуко и Тацуко и, как заранее попросил его об этом Сюнскэ, четко разъяснил им то, что можно было назвать общими сведениями по психиатрии. Он был старше Сюнскэ и еще со времени их совместной учебы в колледже проявлял интерес к литературе, которая была далека от его специальности. Поэтому и в своих объяснениях, говоря о душевнобольных, неоднократно приводил в качестве примеров имена Ницше, Мопассана, Бодлера.
Хацуко внимательно слушала его объяснения. Тацуко, хотя она и сидела по своей привычке потупившись, кажется, тоже проявляла большой интерес. В глубине души Сюнскэ завидовал Нитте, который так прекрасно объяснял, что привлек их внимание. Но Нитта держался с девушками совершенно спокойно, если можно так выразиться – почти официально. В то же время его одежда – полосатый пиджак и скромный галстук – была на удивление так проста, что его имя можно было смело включить в число деятелей искусства конца века.
– Слушая твой рассказ, я и сам почувствовал, что схожу с ума.
Когда объяснения были закончены, Хацуко с серьезным лицом сказала, вздохнув:
– Да, строго говоря, между обычными людьми, находящимися в здравом уме, и психическими больными не существует четкой грани. А уж между названными вами гениями и душевнобольными тем более нет никакой разницы – это можно смело утверждать. Как вы знаете, заслуга Ломброзо в том, что он указал на отсутствие такой разницы.
– А мне бы хотелось, чтобы он указал на наличие разницы, – шутливо возразил Сюнскэ, вмешавшись в разговор.
Нитта холодно посмотрел на него:
– Если существует, на это, разумеется, нужно указать. Но поскольку не существует, то тут уж ничего не поделаешь.
– Но гений есть гений, а сумасшедший есть сумасшедший.
– Такая же разница существует между манией величия и манией преследования.
– Соединять эти понятия неправомерно.
– Нет, их нужно соединять. Ведь гений эффективен. А душевнобольной, безусловно, не эффективен. Разница между ними – это разница в ценности их деятельности. А не разница в их природе.
Сюнскэ, знакомый с точкой зрения Нитты, переглянувшись с девушками, умолк. Нитта же, будто насмехаясь над своей чрезмерной рассудительностью, скривил губы в улыбке, но тут же снова посерьезнел и посмотрел на остальных.
– Ну что ж, пойдемте, я вас провожу, – сказал он, легко вставая со стула.
XXVI
В первой палате, куда он их привел, причесанная по-европейски девушка увлеченно играла на фисгармонии. Фисгармония была обращена к забранному металлической решеткой окну, лившийся из него свет холодно освещал тонкое лицо девушки. Стоя у двери палаты и глядя на цветы белой камелии, застилавшей окно, Сюнскэ испытал чувство, будто он попал в женский монастырь на Западе.
– Это дочь одного промышленника из Нагано, она сошла с ума из-за того, что сделанное ею предложение было отвергнуто.
– Бедненькая.
Это прошептала тоненьким голоском Тацуко, а Хацуко, не выразив никакого сочувствия, с нескрываемым любопытством в упор смотрела на девушку, сидевшую к ней в профиль.
– Кажется, она не забыла, лишь как играть на фисгармонии.
– Не только как играть на фисгармонии. Она прекрасно рисует. Шьет. Каллиграфически пишет.
Сказав им это, Нитта оставил их у входа в палату, а сам тихо подошел к фисгармонии. Но девушка, казалось, не обратила на него внимания и продолжала бегать пальцами по клавишам.
– Здравствуйте. Как вы себя чувствуете?
Нитта повторил это несколько раз, но девушка, по-прежнему глядя на белую камелию в окне, даже не думала поворачиваться. Мало того, когда Нитта легко дотронулся рукой до ее плеча, она решительно отбросила ее, а пальцы продолжали безошибочно извлекать грустную мелодию, соответствующую атмосфере этой палаты.
Все трое, почувствовав неловкость, отошли от двери.
Прикрыв дверь в палату девушки, Нитта открыл дверь следующей и чуть извиняющимся тоном подозвал остальных:
– Смотрите.
Войдя в палату, они увидели, что ее пол покрыт скрепленной раствором галькой, как в ванной комнате. Посредине были три большие ямы, похожие на огромные, утопленные горшки с водопроводными кранами над каждым из них. В одной во весь рост стоял бритоголовый молодой человек, по шею засунутый в мешок цвета хаки.
– Здесь охлаждают головы пациентов. Как только появляются симптомы буйства, их тут же помещают в мешки.
Действительно, из крана над ямой, в которой стоял молодой человек, на его бритую голову тонкой струйкой текла вода. Однако его посиневшее лицо было лишено всякого выражения, выделялись лишь устремленные в пустоту мутные глаза. Преодолев охвативший его ужас, Сюнскэ сказал с негодованием:
– Какая жестокость. Она не к лицу даже тюремным надзирателям, не то что врачам психиатрической лечебницы.
– Подобные тебе идеалисты в старые времена нападали на врачей, производивших анатомирование, обвиняя их в антигуманизме.
– И все же, разве это не печально?
– Разумеется, печально, но в то же время и не печально.
Хацуко, и бровью не поведя, спокойно смотрела на молодого человека в яме. А Тацуко… Отведя взгляд от Хацуко, Сюнскэ вдруг заметил, что ее нет, она исчезла из палаты.
XXVII
Расстроенный Сюнскэ, оставив Хацуко и Нитту, ушел в полутемный коридор. Там у белой стены с растерянным видом стояла Тацуко.
– Что с вами? Вам это неприятно, наверное?
Тацуко подняла свои ясные глаза и жалобно посмотрела на Сюнскэ:
– Нет, просто мне его очень жалко.
Сюнскэ непроизвольно усмехнулся:
– А мне не по себе.
– И вы его совсем не жалеете?
– Жалею или нет, не знаю, но все равно не хочу видеть, как с ним обращаются.
– Неужели вы можете не думать о нем?
– Сначала мне хотелось бы подумать о себе.
На бледном лице Тацуко мелькнула улыбка:
– Бессердечный.
– Возможно, и бессердечный. Но если дело касается меня…
– То сердечны?
Подошли Нитта и Хацуко.
– Теперь… может быть, пройдем вон в ту палату?
Нитта, будто забыв о существовании Тацуко и Сюнскэ, направился к двери в конце длинного коридора. А Хацуко, посмотрев на Тацуко, нахмурилась:
– Что случилось? Ты такая бледная.
– Да. Голова что-то побаливает.
Ответив это, Тацуко приложила руку ко лбу и тут же продолжала, как обычно отчетливо выговаривая каждое слово:
– Пошли. Все в порядке.
Все трое, думая каждый о своем, двинулись по сумрачному коридору.
Когда они дошли до дальнего его конца, Нитта, открыв дверь в палату, повернулся к остальным и сделал знак рукой:
– Смотрите.
Это была большая, устланная татами палата, напоминавшая зал для занятий
