Весенняя лихорадка. Французские каникулы. Что-то не так - Пэлем Грэнвилл Вудхауз
– Там он и встретил кухарку?
– Да. Она служила у одних богатых людей. Однажды маркиз оказался с ней рядом в кино. Любовь с первого взгляда, или с первого куска рагу. Неделю назад он поступил сюда и, как я и ждал, произвел сенсацию. У него… Что это бывает у французов?
– Бородка?
– Да нет!
– Вы же сами говорили.
– Говорил, но это здесь ни при чем. Кончается на «ква». А, вспомнил – «Je ne sais quoi» [93]. Так что Джеф может о нем не беспокоиться. Метрдотели с голоду не умирают. Кому-кому, а им есть что подкопить. Это издатели в конце концов торгуют яблоками.
– А не карандашами?
– Карандашами или яблоками. Хотел бы я стать метрдотелем!
– Фигура у вас не та.
– Сколько можно говорить о моей фигуре! Ваш Джеф будет точно таким через пять лет.
– Не будет!
– Посмотрим.
Терри зачарованно следила за передвижениями маркиза. Клаттербак не ошибся. Да, именно – стиль, манеры, внешность, достоинство. Поднимая крышку и являя взору жареную курицу с грибами, он был величав, словно полномочный посол уважающей себя страны, вручающий какому-нибудь монарху верительные грамоты.
Пока он приближался к их столику, она подметила в нем изысканную важность, которой не было в Ровиле. Заметив ее, он шире открыл глаза, но других проявлений чувства себе не позволил.
– Надеюсь, все в порядке, мистер Клаттербак?
– В идеальном!
– Мадам, – проговорил маркиз, отвешивая точно такой поклон, как надо.
Его отрешенная величавость так поразила Терри, что она не знала, что сказать. Клаттербак не помогал ей; он переваривал пищу, тихо пыхтя и глядя вдаль остекленевшим взором.
– У вас очень интересная работа, – сказала она наконец.
– Исключительно интересная, мадам.
– Мистер Клаттербак говорит, он хотел бы стать метрдотелем.
– Вот как, мадам?
– А я ему отвечаю…
– Это неважно, – внезапно очнулся ее спутник. – Закажите кофе, а я схожу позвоню вашему муженьку.
Маркиз издал шипящий звук, призывая официанта, а затем сказал ему:
– Le cafe. Vite [94].
С исчезновением издателя дело пошло намного легче. Маркиз не улыбался, но глаза его приятно светились, что побудило Терри сказать:
– Джеф в Бостоне.
– А!
– Они там ставят пьесу по его книге.
– О!
– Говорят, он очень много заработает.
Сияние в глазах маркиза стало еще ярче. Метрдотели не бедствуют, но любящий сын всегда пригодится – скажем, заплатить налог.
– В общем, у нас все хорошо, – продолжала Терри. – Мистер Клаттербак говорит, что вы тоже женились. Вы счастливы, да?
– Исключительно счастлив, мадам. Маркиза – весьма незаурядная женщина.
– Словом, вам повезло, как и мне.
– Мадам?
– Не зовите меня «мадам»! Я – Терри.
К маркизу частично вернулась былая холодность. Называть клиента по имени! Бог знает что!
– Вы говорили о том, что вам повезло, мадам?
– И мне, и вам. Мы ведь оба женились без денег. Маркиз вздрогнул. К этой теме он не мог относиться холодно.
– Деньги? – презрительно бросил он. – Нет, мадам, главное – любовь. Помню, я говорил Жеффу: «Если ты женишься по любви, все станет приключением, даже новая шляпа для нее. Богатые не знают грез, замыслов, препятствий. Для тех, кто живет в замке, нет воздушных замков. Что нужно влюбленным? Маленькая мансарда. Угасишь свечу и можешь думать, что ты – в Версале, под шелком балдахина, над которым пляшут амуры».
– О! – сказала Терри; что тут еще скажешь?
– Любовь и тяжкий труд, – дополнил свою речь маркиз. – Вот они, ключи счастья.
– У вас трудная работа?
– Zut! [95] – воскликнул маркиз, не любивший этого слова, но что поделаешь? – Я этому рад, я счастлив. Жить стоит ради любви и ради труда, я всегда это говорил.
Тут официант принес кофе, стал наливать его, но, под суровым взглядом маркиза, не смог остановиться. По столику расплылось бурое пятно. Маркиз разразился речью, слишком быстрой для Терри. Судя по тому, что официант убежал с невиданной прытью, можно было предположить, что его послали за скатертью.
– Простите, ради всего святого! – вскричал метрдотель. – Новичок, ничего не умеет! Взял его из жалости. Да, непростительная слабость, но все же старый друг, князь Бламон-Шеври. Пойду, присмотрю. Ничего не умеет!
Он озабоченно удалился, а к столику тем временем подкатывался Клаттербак. Он был чем-то огорчен.
– Застали Джефа? – спросила Терри.
– Застал. Нет, какой змий!
– Расс, вы говорите о человеке, которого я люблю! Издатель тяжело опустился в кресло.
– Знаете, что он мне сказал?
– Нет, не знаю.
– Что я должен стыдиться! Жена больна, а мне, видите ли, понадобился какой-то покер. Это ваш Джеф так сказал. И отказался помочь. «Останьтесь с ней, – говорит, – развлеките ее, что-нибудь спойте, если надо – станцуйте. Утешайте ее и ублажайте хотя бы до тех пор, пока сыпь не исчезнет. Будьте примерным мужем, вот как я».
– Молодец!
– Кто?
– Джеф, конечно.
– Ничего подобного. Обычный подкаблучник. Ничуть не лучше комиссара. И зачем вы за него вышли, Терри Трент? Хотя выбирать не из чего. Хватай, что дают.
– Вот именно, – сказала Терри.
Что-то не так
Глава I [96]
10 сентября 1929 года в нью-йоркской резиденции Дж. Дж. Бэньяна собрались одиннадцать гостей; почти все толстые и все, за исключением Мортимера Байлисса, – миллионеры. В дооктябрьские дни этого, 1929 года в Нью-Йорке от них прохода не было – куда ни плюнь, обязательно попадешь в миллионера. Может статься, в понедельник он как раз не при деньгах, но уж к пятнице-то вернет с прибылью и на этом не остановится. Каждый из гостей Дж. Дж. Бэньяна час-два назад увеличил свой капитал тысчонок так на сто; можно не сомневаться, что Кеггс, английский дворецкий Бэньяна, а также остальная прислуга в доме на Парк-авеню заметно пополнили карман, равно как и два шофера, десять садовников, пять конюхов и повар в Мидоухэмптоне, Лонг-Айленд, куда мистер Бэньян выезжал на лето.
Потому что акции росли как на дрожжах, барабанный бой, звон фанфар и гудение труб возвестили начало золотого века. В те счастливые дни у людей осталась одна забота: куда девать легкие деньги, которые милостивое Провидение щедро сыплет из бездонного Рога Изобилия.
Этот-то вопрос и обсуждали гости. (Обед закончился, Кеггс величаво удалился, оставив их потягивать сигары и кофе.) Обсуждение было в самом разгаре, когда вмешался Мортимер Байлисс, который до того сидел нахохлясь и молча кривил губы.
Мортимер Байлисс был хранителем всемирно известного Бэньяновского собрания живописи. Мистер Бэньян любил приглашать его
