Безответная любовь - Рюноскэ Акутагава
23. Когда мы выбрались за ворота, в усадьбе уже рвались к небу языки пламени, на улице в отблеске зарева толпился народ. Правда, то оказались не враги, а люди, сбежавшиеся поглазеть на пожар. Узнали мы также, что мятежники, захватив с собой Инатоми Игу, покинули усадьбу еще прежде, чем покончила с собой госпожа, но все это выяснилось впоследствии. Пока же наскоро излагаю лишь те обстоятельства, что непосредственно сопутствовали кончине госпожи Сюрин».
1924
Преступление Санэмона
Это случилось на четвертом году Бунсэй[59], в декабре. Вассал князя Харунага, властителя Кага, охранник Хосои Санэмон, получавший на княжеской службе шестьсот коку риса в год, убил юного Кадзуму, младшего сына Кинугасы Тахэя, такого же охранника, как и сам Санэмон. Причем убил не в честном поединке, – однажды, когда Санэмон, возвращаясь с поэтического собрания, проходил в начале часа Пса мимо конского ристалища, Кадзума набросился на него с мечом, однако сам же и пал от его руки.
Весть о происшествии дошла до князя, и Харунага приказал Санэмону явиться пред княжеские очи. Подобное приказание никого не удивило.
Во-первых, князь Харунага известен был как человек мудрый. А следовательно, все важные решения принимал сам, не допуская к тому своих вассалов. Пока не вникнет в суть дела, пока сам как следует не рассудит, до тех пор не успокоится… Вот, к примеру, история двух его сокольничих: одного князь наградил, другого покарал. Из истории этой отчасти видно, что за человек был Харунага, а потому будет нелишним вкратце изложить ее здесь.
Как-то раз один из сокольничих, в обязанность коему вменялось следить за перелетными птицами для княжеской соколиной охоты, доставил известие, что на рисовые поля деревни Итикава в уезде Исикава опустилась стая красноклювых журавлей, о чем и было через старшего самурая незамедлительно доложено князю. Его светлость чрезвычайно обрадовался сему известию. Назавтра же все приготовления были закончены, и княжеская охота ни свет ни заря отбыла в деревню Итикава. Из ловчих птиц взяли лучшего сокола Фудзи-Цукасу, пожалованного князю самим сёгуном, и вдобавок еще двух больших соколов и двух малых. Сокольничим при Фудзи-Цукасе состоял самурай Аимото Кидзаэмон, однако в тот день его светлость пожелал собственноручно нести сокола. На беду, тропинка между заливными полями была скользкой после недавнего ливня, его светлость ненароком оступился, сокол сорвался с руки князя, взмыл вверх, и красноклювые журавли в тот же миг снялись с места всей стаей и скрылись в небе. При виде сего Кидзаэмон, не помня себя от бешенства, разразился бранью:
– Что натворил, болван!..
Однако тотчас опамятовался, уразумел, что перед ним – его светлость, и упал на колени, обливаясь холодным потом, в ожидании удара княжеского меча. Его светлость, однако, изволил весело рассмеяться и молвил:
– Моя вина! Я виноват, прости!
По возвращении же в замок, тронутый верной службой и прямодушием Кидзаэмона, пожаловал ему вновь распаханной целины на сто коку риса и сверх того произвел в ловчие, поставив над всеми своими сокольничими.
С той поры ухаживать за Фудзи-Цукасой назначили самурая Янасу Сэйхати, и вот случись однажды, что на сокола напала какая-то хворь. Как-то раз его светлость вызвал Сэйхати и осведомился:
– Ну, как Фудзи-Цукаса?
К этому времени сокол стал уже поправляться, а посему Сэйхати отвечал:
– Совершенно здоров! Настолько здоров, что и человека закогтить не оплошает!
Видимо, его светлости не по душе пришлось подобное хвастовство, потому что князь соизволил молвить:
– Отлично! В таком случае покажешь нам, как он справится с человеком!
Делать нечего, с того дня стал Сэйхати класть на голову сыну своему Сэйтаро куски рыбы или дичи и другую приманку и целыми днями обучал Фудзи-Цукасу, так что сокол постепенно привык садиться на голову человеку. Тогда Сэйхати, недолго думая, доложил через старшего ловчего, что готов показать соколиную охоту на человека, на что его светлость изволил молвить:
– Любопытно! Завтра же все вместе отправимся на Южное ристалище, и пусть сокол поймает старшего самурая, ведающего чайной церемонией, Обу Дзюгэна!
Наутро, в ранний час, его светлость прибыл на Южное ристалище, приказал поставить Обу Дзюгэна посреди поля и повелел:
– Пускай сокола, Сэйхати!
– Слушаюсь, ваша светлость! – тотчас же отозвался Сэйхати, выпустил сокола, и птица, прочертив линию, ровную, как иероглиф «единица», камнем упала прямо на голову Обы Дзюгэна.
– Есть! – торжествующе закричал Сэйхати, выхватил малый меч, коим охотники вырезают птичью печенку, и подскочил к Обе Дзюгэну, готовый поразить его насмерть, но в это мгновение его светлость вскричал:
– Что ты делаешь, Сэйхати?..
Однако Сэйхати не образумился и все пытался поразить мечом Обу Дзюгэна, приговаривая:
– Коли сокол схватил добычу, значит надо вырезать печень!
В этот миг его светлость, внезапно воспылав великим гневом, приказал:
– Подать сюда ружье! – и тут же наповал уложил Сэйхати выстрелом из ружья, в стрельбе из коего был весьма и весьма искусен…
Во-вторых же, Харунага давно уже внимательно приглядывался к Санэмону. Случилось как-то раз, что при усмирении бунтовщиков Санэмон и еще один самурай оказались ранены в голову. У самурая рана пришлась прямо над переносицей, а у Санэмона вздулся лиловый кровоподтек на левом виске. Харунага призвал обоих и подивился:
– Чудеса, да и только! – после чего спросил: – Что, поди, больно?
На что самурай отвечал:
– Удивительное везение! Рана, по счастью, вовсе не причиняет боли!
Санэмон же хмуро пробормотал:
– Еще бы не больно! Такая рана только у мертвого не болит.
С тех пор Харунага уверился, что Санэмон – человек честный и прямодушный. Уж он-то не станет лгать и обманывать. «На кого-кого, а на этого человека я могу положиться!» – думал князь.
Таков был Харунага. Вот и на сей раз он рассудил, что лучший способ выяснить все обстоятельства неожиданного убийства – самолично и подробно расспросить Санэмона.
Получив приказание явиться, Санэмон в трепете душевном предстал перед князем. Однако он отнюдь не выглядел виноватым или раскаивающимся. Худощавое, нервное лицо его, словно застывшее от волнения, выражало, скорее, даже какую-то внутреннюю решимость.
– Санэмон, говорят, будто Кадзума неожиданно напал на тебя из-за угла, – без обиняков начал Харунага. – Очевидно, он питал к тебе вражду. За что?
