Безответная любовь - Рюноскэ Акутагава
Харунага, немного помедлив, спросил еще раз, как бы стараясь, чтобы Санэмон хорошенько уразумел смысл вопроса:
– Значит, никакой вины ты за собой не помнишь?
– Пожалуй, нет… Есть, правда, одно предположение… Возможно, он гневался на меня из-за этого…
– Из-за чего же?
– Дело было четыре дня назад. В школе фехтования состоялись ежегодные турниры. Вместо господина Ямамото Кодзаэмона, учителя вашей светлости, на этот раз судьей был я. Правда, я судил поединки только тех самураев, которые еще не закончили обучение воинскому искусству. Поединок Кадзумы тоже судил я.
– А кто был его партнером?
– Самурай по имени Тамон, сын и наследник вассала вашей светлости господина Хираты Кидаю.
– И Кадзума потерпел поражение?
– Да, ваша светлость. Тамон дважды коснулся запястья Кадзумы и один раз – головы. А Кадзума не сделал ни одного укола. Иными словами, во всех трех турах он потерпел полное поражение. И возможно, затаил в душе обиду на судью, то есть на меня.
– Значит, ты полагаешь, будто Кадзума вообразил, что ты судил небеспристрастно?
– Да, ваша светлость. Но со мною этого не бывает. Да и нет у меня оснований отдавать кому-либо предпочтение. И все же мне почему-то кажется, что Кадзума заподозрил меня в несправедливости.
– Ну а раньше вы не ссорились? Не случалось ли у вас споров? Постарайся припомнить.
– Нет, мы не спорили. Разве что… – Санэмон запнулся. Но вовсе не потому, что колебался, сказать или умолчать; казалось, он подбирает в уме наиболее точные выражения, чтобы получше изложить свою мысль. – Разве что однажды… Накануне состязания Кадзума вдруг ни с того ни с сего попросил у меня прощения за какую-то недавнюю грубость. Я, однако, ничего подобного не помнил и потому спросил, что он имеет в виду. Но Кадзума лишь смущенно улыбнулся вместо ответа. Тогда я сказал, что никакой вины за ним не знаю и, следовательно, прощать его мне и подавно не за что. Очевидно, Кадзума наконец мне поверил, потому что проговорил, на сей раз уже совсем спокойно: «Значит, мне показалось… Прошу вас, выбросьте из головы этот разговор…» И помнится мне, что при этих словах он опять усмехнулся, только уже не смущенно, а, скорее, злорадно…
– Что же он имел в виду?
– Это мне и самому непонятно. Но похоже, что речь шла о каких-нибудь сущих пустяках… Вот и все, а других столкновений между нами никогда не было…
Снова наступило молчание.
– Ну а каков был нрав у этого Кадзумы? Не замечал ли ты, что он недоверчив, подозрителен?
– Нет, этого я за ним не замечал… Нрав у него был, скорее, юношески открытый… Он не стыдился откровенно проявлять все свои чувства. Вместе с тем, пожалуй, был вспыльчив… – Санэмон смолк, потом не столько проговорил, сколько тяжело выдохнул: – Но главное – этот поединок с Тамоном был для него крайне важен.
– Крайне важен?.. Почему?
– Кадзума уже выдержал предварительные испытания. Победи он на этот раз, его обучение считалось бы законченным. Правда, это относилось и к Тамону. Оба они – и Тамон, и Кадзума – выделялись среди ваших молодых самураев как самые способные фехтовальщики.
Харунага погрузился в молчание, как будто что-то обдумывал. Внезапно, точно сделав новое умозаключение, он перешел к расспросам о событиях той ночи, когда совершилось убийство.
– Кадзума и впрямь подстерегал тебя у ристалища?
– Похоже, что так. В тот холодный вечер я шел один мимо ристалища; на мне не было даже плаща, пришлось открыть зонтик. Внезапно ветер усилился, снег полетел вкось, и я опустил зонтик к левому плечу. Кадзума напал на меня как раз в то мгновение, и потому его меч, не задев меня, разрубил только зонтик.
– Ударил, даже не окликнув тебя?
– Похоже, что так.
– Узнал ты его? Что ты подумал?
– Думать было некогда. Я тотчас отпрыгнул влево. В этот миг последовал второй удар, он рассек рукав моего хаори на добрых пять сун… Я снова отпрыгнул в сторону и, выхватив меч, нанес ответный удар. Очевидно, тут-то я и рассек ему грудь. Он что-то крикнул…
– Что именно?
– Не помню. Просто выкрикнул что-то в пылу схватки… И вдруг я отчетливо понял – это Кадзума!
– Ты хочешь сказать, что узнал его голос?
– Нет, не поэтому.
– Как же ты догадался, что это Кадзума? – Харунага в упор посмотрел на Санэмона.
Санэмон молчал, не отвечая на вопрос князя. Харунага повторил вопрос более настойчиво. Но Санэмон по-прежнему молчал, опустив взор и упорно разглядывая свои хакама, словно и не собирался заговорить.
– Итак, Санэмон? – Князя будто подменили, таким стал он величавым и грозным. Подобные мгновенные превращения были частым и излюбленным приемом Харунаги. Все так же потупясь, Санэмон разжал наконец плотно сомкнутые уста. Но вырвавшиеся у него слова не были прямым ответом на вопрос князя. К удивлению Харунаги, то было смиренное признание своей вины.
– Да, я повинен в тяжком проступке – я понапрасну загубил самурая, состоявшего на драгоценной службе у вашей светлости!
Харунага нахмурился, лицо его выразило некоторое недоумение. Но взгляд, обращенный на Санэмона, оставался величавым и грозным.
– Кадзума имел право ненавидеть меня, – продолжал Санэмон. – Я несправедливо судил его поединок.
Харунага нахмурился еще больше.
– Но минуту назад ты говорил о своей беспристрастности, уверял, что у тебя и в мыслях не было отдавать кому-либо предпочтение.
– Да, это верно. Я готов это повторить… – Санэмон говорил, с усилием подбирая слова, как будто стремился раскрыть всю душу. – Вот в чем моя несправедливость. Я и вправду вовсе не собирался содействовать победе Тамона или поражению Кадзумы, все это точно так, как я уже говорил вашей светлости. И все-таки этого еще мало, чтобы утверждать, будто я действовал нелицеприятно. Я заведомо возлагал больше надежд на Кадзуму, чем на Тамона. Искусство Тамона суетно. Это порочное искусство, когда все помыслы устремлены только к победе, – лишь бы победить, любой ценой победить, не гнушаясь ничем, даже низостью. Не таков Кадзума – его искусство возвышенное, благородное. Это подлинное искусство, честное и прямое, готовое встретить противника лицом к лицу. Я даже думал, что года через два или три Тамон никак не сможет соперничать с Кадзумой…
– Почему же ты присудил этому Кадзуме поражение?
– В том-то и дело… По чести я хотел, чтобы победа досталась не Тамону, а Кадзуме. Но ведь я был судьей. А судья должен забыть свои личные симпатии. Когда с веером в руке становишься между противниками, вооруженными бамбуковыми мечами, надо следовать только законам неба. Таково мое убеждение, и потому во время поединка Кадзумы и Тамона
