Щит Давида. Толкование псалмов, используемых в православном богослужении - Александр Сатомский
Значит ли это, что это прочтение, эта экзегеза неправильная? В данном случае – не значит. Это свидетельствует лишь о том, что с определенного этапа мессианский образ начинает жить свою жизнь. Условно – матрица текстов пророков, которые про Мессию говорят, как бы накладывается на матрицу псалмов и оставляет на ней свой отпечаток. С какого-то момента мы больше не можем смотреть на этот псалом как только на псалом про Ахава и Иезавель. Мы слышали Исаию, мы читали других пророков – и теперь мы все равно видим здесь уже совсем другую сумму образов: данную через пророческую перспективу. Убирать ее оттуда в угоду сухому, буквальному восприятию – это будет неправильно.
Последний из жанров псалмов – это псалмы премудрости. Они очень оригинальны внутри Псалтири. Это даже не молитва в прямом смысле слова, а скорее медитация (от лат. meditatio – «размышление») в классическом смысле слова, не имеющем ничего общего с «запросами во Вселенную». Псалмы премудрости – это молитвенное размышление над тем же блоком вопросов, которые рассматриваются в учительной литературе Ветхого Завета. Но в учительных книгах это развернутое теоретизирование, направленное в сторону социума, а псалмы – размышление, обращенное к Богу. В Екклесиасте, например, человек ищет ответы в своем уме и опыте, а в псалмах он в молитве поворачивает само вопрошание в сторону Творца.
Как самый острый, больной нерв, к Богу тут обращены вопросы про смерть и несправедливость – «Господи, а почему?..». Ответов они, как правило, не содержат. Как не содержит их и учительная литература: обостренных вопросов в ней целый пласт, а ответы практически не озвучиваются. Самый яркий озвученный – это ответ, данный в Книге Иова, но это ответ от опыта: Иову на всю огромную пережитую боль и страдания и на вопрос, обращенный к Богу, Бог не объясняет, что это происходит «потому что». Он вообще ему ничего особенного не говорит, Он является ему Сам, и уже это становится для Иова радикальным ответом, снимающим его вопросы: «Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне. Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов. 42: 4–6). О том же говорит и Христос в Евангелии: «…в тот день вы не спросите Меня ни о чем» (Ин. 16: 23). Сложно сказать, что имеется в виду: мы не спросим ни о чем, потому что мы получим бездну понимания, увидим, как все было задумано и реализовано от начала до конца, или же потому, что единство с Богом, соприсутствие Божие снимет этот вопрос, то есть он станет безынтересным. Здесь мы сказать ничего не можем, этого опыта мы не имеем, но перспектива может быть и одна, и другая.
После указания на жанры позвольте еще пару слов про основные литературные ходы, которые используют авторы псалмов. Их целый ряд, но, наверное, самым очевидным является параллелизм. Эту особенность замечал каждый читатель Псалтири: автор почти всегда ходит вокруг одной и той же мысли несколько кругов. Например: «Благословлю Господа во всякое время; хвала Ему непрестанно в устах моих» (Пс. 33: 2) – что это, как не одна и та же мысль? «Я всегда благословляю Бога» и «я хвалю Бога непрестанно» – это же одно и то же. Параллелизм – один из самых популярных приемов ближневосточной литературы: он не уникален именно для Псалтири или Ветхого Завета, а характерен для ближневосточных текстов в целом. В нем проявляется ментальность жителей этой местности: они не пытаются, как греки, объяснить, чем объект «А» отличается от объекта «Б», определить все его базовые качества и свойства, для этого его препарировав. Их подход подчеркивает разные грани явления, показывает его с нескольких сторон, давая понять, что оно не одномерно. И, например, одна и та же хвала может играть оттенками. Ветхий Завет в принципе слабо соотносится с греческими системами мысли, и тот маневр, который сумела осуществить впоследствии культура, – ввести Ветхий Завет в парадигму античной мысли – очень интересный. Сами пророки, наверное, сильно бы удивились, когда о них стали бы говорить на языке Платона и Аристотеля: как минимум потому, что они в этих категориях даже не думали.
Удобство параллелизма как поэтического приема в том, что такого типа литературный ход очень легко переводится на любой язык без потери смысла. В этом даже можно увидеть некий Промысл, ведь Писание будет предложено в итоге всем народам! Когда мы точно переводим ритмическую или рифмованную поэзию, мы теряем и ритм, и рифму. Или же для их сохранения мы стилизуем текст, и тогда, в ряде случаев, прямой смысл подвигается в сторону ради красоты и гармоничности формы. Не получается сохранить сразу все: либо содержание, либо форма. А вот с параллелизмом все прекрасно: и гармоничность структуры никуда не уходит при переводе на любой язык, и смысл вполне себе остается тот же.
Существует этот прием в нескольких формах. Самая распространенная – это синонимическая параллель, когда об одном и том же говорится примерно в идентичном виде, то есть дается несколько углов зрения на один и тот же вопрос. «Благо славить Господа и петь имени Твоему, Всевышний» (Пс. 91: 2) – это повторение одного и того же тезиса. Но обычно перед нами – как бы параллель двойственного формата, то есть синонимы внутри одной строки, и одна целая строка с группой из двух синонимов будет параллельна второй строке с такой же группой из двух синонимов. Мы получаем, условно, двустишие. В нашем случае «Благо славить Господа и петь имени Твоему, Всевышний» –
