Мифы о начале времен. От демиурга и хаоса до великана Имира и змеи-прародительницы - Владимир Яковлевич Петрухин

виде яйца. Во второй космогонии исходные элементы — это эфир и воздух, порождающие Улом — «Вечность» (вечность предстает одним из божественных первоэлементов). От ее соединения с самой собой происходит Хусор (в основе образа — угаритский бог-ремесленник Кусар-и-Хасис — «Умелый и мудрый»). Хусор является устроителем космоса, демиургом, расколовшим мировое яйцо на две части (что напоминает деяние китайского Паньгу), из которых образовались небо и земля.

Сходные мифы о жизни зародыша, как мы помним, известны у индейцев и африканцев догонов и у других народов (при этом у народов Океании яйцо, естественно, ассоциируется с морской раковиной). Объяснение представлений Кёйпер находит в пренатальной памяти — памяти зародыша, пребывающего в оплодотворенном яйце и в водах в утробе своей матери, свойственной каждому человеку, но особенно актуальной там, где верят в цепь перерождений и в память о прошлых рождениях, то есть в тех странах, где широко распространены мифы о мировом яйце[50].

Тамильский буддийский мистик IX века описал эти воспоминания в одном из религиозных гимнов во вполне физиологических терминах: попав в утробу матери, первые два месяца зародыш чувствует страх и неопределенность, будто ему угрожают бесчисленные черви, на третьем месяце наступает время буйства (движения плода). На четвертом месяце зародыш испытывает трудности, на пятом избегает опасности — ключом бьющей лимфы, на седьмом переживает «опускание земли» (матки), восьмой месяц также переносится с трудом, девятый же связан с родовыми муками — «горестным морем страданий».

В йоге человек уподобляется космосу в его развитии, спинной хребет носит имя мировой горы — Меру, у основания которой пребывает змей. Системой йоги этого змея нужно пробудить и заставить подняться вдоль спинного креста — тогда йог сможет получить подлинное освобождение.

Толчком к творению мира в разных традициях было желание — причем в индийской традиции это желание любовное, кама (отсюда название знаменитого трактата «Камасутра»). Мы помним, что в греческой космогонии Эрос также сыграл роль «первотолчка». Гесиоду в этом следует и Аристофан, рассказывающий о мировом яйце в «Птицах», когда в начале:

…чернокрылая Ночь

В лоно Эреба, черного и глубокого,

Положила яйцо, рожденное ветром, и со сменой времен года

Возникла Любовь (Эрос. — В. П.), сверкая золотыми крыльями,

Подобная вихрям ветра Любовь-Наслаждение —

И Любовь с Хаосом положили его спать в Тартаре;

И мы, его дети (птицы. — В. П.), гнездились там,

Пока он не вывел нас к свету верхнего неба!

Гипотеза о космогоническом мифе, выросшем из пренатальной памяти об оплодотворенной яйцеклетке, остается гипотезой, но она встраивается в давно обнаруженный культурный механизм: движения, связанные с добыванием живого огня, пахтаньем океана (или другой жидкости), вибрация, производимая первосуществами в мифах догонов, явно соотносятся с производительным актом[51]. Человек (и его наряд) подобен космосу, этот микрокосм равен макрокосму. Мифологическое тождество позволяет человеку найти свое место в центре вселенной, осуществлять целесообразную деятельность — такова функция мифологии в целом.

Миф же о мировом яйце имеет продолжение в многочисленных сюжетах, казалось бы, напрямую не связанных с космогонией. В знаменитой детской сказке о курочке Рябе, снесшей золотое яичко, дед и баба, пытающиеся его разбить, напоминают пару первотворцов, желающих сотворить мир из чудесного яйца. Но сказка — даже волшебная — не миф, а забавный рассказ, людям нужны не волшебные, а съедобные яйца, и космогония в сказке видится излишней.

Зато рассказ о Ноевом ковчеге и многочисленные ему подобные мифы о потопе, возводимые к Библии, явно соотносятся с мифами о мировом яйце. Всемирный потоп отделяет мифологическое время первотворения от времени исторического, жизни на земле реальных людей — народов. Во время потопа повторяется космогония, но творение должно уже быть рукотворным: место мирового яйца занимает корабль — ковчег, или культурное растение, вроде тыквы в мифах народов Восточной Азии, откуда выходят спасшиеся создания.

У народа банар (Вьетнам) ковчег имел форму сигнального барабана. Птица (певчий дрозд или белоголовый чибис) во время потопа уговорила воды отступить. Она же бросила в море гору, куда пристал барабан, в котором спаслись уцелевшие брат и сестра. Благодетельная птица посоветовала им вступить в брак — так они стали предками всех народов. Та же птица заповедала для нового поколения людей нормы общественной жизни.

Нельзя не заметить еще одной удивительной особенности древнего мифа о творении: распространенный сюжет происхождения мира из некоего сгустка или комка в водах первичного океана соответствует современным научным теориям о происхождении жизни из неорганических соединений, превратившихся в органическое вещество в водах первичного океана (так называемый абиогенез).

Конечно, во всякой мифологии суть не сводилась к построению элементарной «модели мира», в которую просто вписывалось бы человеческое общество. Людей всегда волновала суть жизненных конфликтов, прежде всего происхождение страданий, болезней и смерти, несовершенства жизни. Отсюда столь распространенные во всех мифологиях сюжеты раскола, конфликтов, ошибок или злого умысла культурных героев, борьбы сверхъестественных созданий, появления враждебных человеку демонов.

Глава 10. Космическая борьба добра и зла

Мифологические битвы, которые происходили между разными поколениями и родами богов, между олимпийцами и титанами, дева и асурами, асами и ванами, даже между Мардуком и Тиамат, — не были сражениями между силами метафизического зла и добра: новые силы космоса оттесняли первобытный хаос; место хаотических стихий и тварей было вне устроенного мира, в Тартаре, преисподней, на окраинах ойкумены (в Утгарде).

Архаичны мифы о близнецах — культурных героях, один из которых умен, другой глуп: их творения могут быть полезными или вредными для людей, но они не воплощали абстрактные категории добра и зла.

Мифологией, в которой до предела обострена борьба доброго, благого и злого начал, можно назвать традицию Древнего Ирана, донесенную священным писанием — «Авестой».

Иранская мифология сохранила много общего с индийской — индоарийской, ибо некогда, еще в Северной Евразии, общие предки иранцев и индоариев поклонялись одним и тем же сверхъестественным существам и носили родственные имена — слово арии родственно названию Иран.

У иранцев мировую гору Хара установил в центре мира творец Ахурамазда, подобно индийскому Брахме поместив над ней Полярную звезду. Там обитают птицы и великие боги, в том числе божество напитка бессмертия Хаома; индийские боги добывают такой напиток — амриту или сому. Индийская мировая гора Меру, иранская Хара, как и финно-угорский Урал и даже библейский Синай[52], — одновременно и гора, мировая ось, и хребет, тянущийся по земному пространству. Но когда иранцы и индийцы разделились, боги одного народа стали демонами для другого, поэтому демоны у индоариев именуются асурами, а благие боги