«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

Эти слова, конечно, доходили до всех финдипошивцев, потому что говорились они тогда, когда все присутствовали, а весь этот поток стратоновских неологизмов сыпался на бедную голову отсутствующего, который в тот день рычал, как никогда, и это мешало участковым врачам точно поставить диагноз. Вероятно, поэтому в бюллетенях диагноз отмечался один и тот же — ОРЗ (острое респираторное заболевание).

— Возможно, как и в каждом учреждении, — рассуждал тем временем Сидалковский, — у вас есть такой товарищ, который совершенствует свой эпистолярный стиль в виде клеветы или анонимок…

Сидалковский не кончил. Ковбик и так все понял: предложение ему понравилось. Тем более что она совпадала с его, Ковбиковым, замыслом, который он уже давно вынашивал в своей душе. Стратон Стратонович имел в виду Варфоломея Чадюка.

В обществе Чадюк мог явиться неожиданно. Он рос как из-под земли. У сердечников в тот же миг начинались приступы, а других одолевал страх. Чадюк почти никогда не разговаривал. Он только смотрел на вас взглядом глухонемой или гипнотизера, и когда вы что-то рассказывали, вам немедленно хотелось отказаться от своих слов. В «Финдипоше» Чадюка боялись все. Исключением был не только Ковбик, но и то при свидетелях и на людях. Наедине с Варфоломеем Чадюком Ковбик встречаться не рисковал.

Именно Варфоломей Чадюк постоянно писал на «Финдипош» разные письма и каждое из них подписывало от имени трудящихся.

— Для секретаря-принтера это большая зарплата, — возразил Ковбык.

— Посадите на ту зарплату двоих, — посоветовал Сидалковский секретаршу и курьершу.

— Гм! А что — это уже идея, — оценил Ковбык. — Можете писать заявление.

Когда заявление было написано и Ковбик взглянул на него своим мнительным глазом, он не сдержался и набрал номер Чулочки.

— Масик, — пробасил. — А зайдите ко мне.

Чулочек, неся на своем вечно румяном лице улыбку, вежливо поздоровался и сказал:

— Я вас слушаю, Страт Стратович.

Ковбик в этот раз не обиделся. Его воображение было занято другим.

— Посмотрите, какой почерк!

Чулочек взял заявление, поднес его к глазам, как реликвию, потом только и произнес:

— Ели-пали! Колоссально!

— Покажите Ховрашкевичу, — приказал Ковбык. — Можете взять с собой.

Сидалковский сиял как начищенные пуговицы на парадной форме курсанта.

— В приемной для полной гармонии и прямой связи с фасадским лозунгом, — сказал Сидалковский тоном человека, работающего в «Финдипоше» со дня его основания, — предлагаю надпись: «Шапка — это крыша над домом ваших мечтаний!»

«Ховрашкевич номер два. Только в лучшем исполнении», — думал Ковбык, не спуская глаз с Сидалковского.

— В кабинете, позади вас, можно повесить другой лозунг. Скажем, такое: «Шапка — это то, что делает вас выше в глазах окружающих».

— Плохо! Хуже не придумаешь! — неожиданно перебил его Стратон Стратонович, улавливая в этом какой-то скрытый подтекст по отношению к своей личности. — И вообще, Сидалковский, не делайте из шапки культа. Мы должны прежде всего думать о социологических исследованиях и опираться на статистические данные, извлеченные путем анкетного опроса трудящихся. Вот наша главная цель и цель. Это профиль нашего… кгм, — кашлянул Ковбык, потому что не любил называть «Финдипош» филиалом. — Наше заведение, — еле слышно добавил и постарался перевести разговор в другое русло: — Вот, Сидалковский, и будет ваша первая задача. Вы должны придумать настоящий социологический лозунг. Современное — и чтобы оно било не в шапку, а в лоб. Поняли?

— Понял, Стратон Стратонович, — Сидалковский громко наклонил голову и на миг задержался в позе «имею честь».

— Вы откуда родом? — провожая Сидалковского к двери, спросил Стратон Стратонович.

— Из Известнярки.

— А почему переехали в Киев?

— В Вапнярке для моих ботинок еще не проложили асфальт, — улыбнулся едва заметно Сидалковский.

— В Кобылятине его тоже нет. — Ковбик смерил еще раз Сидалковского с ног до головы и попрощался.

— Аристократ из Вапнярки! — окрестил его немедленно Ковбик, не нарушая финдипошевской традиции.

В общем, Сидалковский удовлетворял Ковбика, будто хорошая порция армянского коньяка. А это уже означало, что Сидалковский был третьим после Ховрашкевича и Чулкова, кто сумел в такое короткое время завоевать неприступную, как древняя крепость, душу Стратона Стратоновича.

РАЗДЕЛ XVII,

в котором рассказывается о последнем дне Помпеи, появлении незнакомки, классической картине Крамского, один праздник и три великих даты, грустную и невеселую Ию, торжественность ситуации, кортеж, названия цветов, танцы и грации

— Ну, как? — с порога спросила Карапет Сидалковского. — Были? В том… как его… хвиндипоши?

— Был, — ответил Сидалковский, сбрасывая пиджак.

Мэри повесила его на спинку стула и приготовилась слушать.

— Нужен паспорт. Тот самый, которого я потерял. Работа есть — и неплохая, — Сидалковский снял и галстук, в комнате было немного парко. — Мэри, можете нанимать экипаж. Сидалковский готов к добросовестному труду.

— Вы о чем? — как всегда, не поняла Карапет.

— Сегодня для Сидалковского последний день Помпеи. Евдокия Капитоновна, вы можете отныне считать меня своим родственником. Но прошу вас не очень-то мной восхищаться. Я играю в честную игру. И в должности вашего зятя думаю быть меньше, чем президент США в Белом доме. Об этом прошу сообщить Тамаре. Ибо я, знаете, не могу переносить разлук с долгими вздохами и слезами.

Мэри сорвалась с места и забегала по комнате, словно у нее заработали подзаряженные аккумуляторы. Потом быстро оделась и направилась к двери.

— Вы надолго?

— До завтра, — ответила Карапет. — Я к Тамаре. Она просила меня сказать ей о вашем окончательном решении, Сидалковском, и опше.

Евграф не ответил. Он подошел к окну и посмотрел в сторону Европы. На улице висел тихий, голубой вечер. В такие вечера в его далекой и родной известняке ребята собираются на вечерницы, ведут под цветущие яблони, пахнущие медами и пчелами, девушек, а те, согретые теплом и уютом, раскрывают робко и робко свои губы, словно горячие красные.

Сидалковский пододвинул стул ближе к подоконнику и, припадая лбом к прохладному стеклу, задумался. Он был глубоко убежден, что пришел в этот мир не случайно. Природа создала его не для продажи лотерей, а для чего-то особенного. Но зачем? Сидалковский этого не знал.

Он молчал. Ибо в такие минуты ему всегда казалось, что его внутреннее «я» говорит с ним совсем на другом языке и немного не понимает его.

«Кого ты из себя корчишь, Сидалковский? — спрашивало его «я», которое он называл чаще всего Сидалковским-первым. — У тебя мания величества. Ты такой, как все…»

Вдруг дверь резко распахнулась. Сидалковский хотел было закрыть окно, считая, что это от сквозняка, но на пол упала чья-то тень. Сидалковский молниеносно вернулся и встретился взглядом с переодетым Карапетом.

«Черт и что! — дергался