«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз
— Женюсь и на «Финдипоше», — объявил он и упал в постель, как всегда, даже не раздеваясь.
Через несколько минут в комнату вскочила разрумяненная Мэри. Она дышала, как тепловоз, прибывший на конечную остановку сквозь невероятные заносы.
— У меня для вас сюрприз, — по-новогоднему сообщила она, тяжело садясь в кресло.
Сидалковский не вспыхнул от нетерпения, но слушать приготовился.
Сюрпризов у Мэри было два. Первый оказался капитаном Сапрыкиным, который был всего-навсего лейтенантом, но Мэри больше нравилось называть его капитаном (как, кажется, и самому лейтенанту, ибо когда он переступил порог и Мэри назвала его капитаном, Сапрыкин среагировал довольно положительно; впрочем, только он был, может, и он, может быть, только он, может, и был положительным; тогда, когда не было посторонних).
Капитан-лейтенант действительно, как уверяла Сидалковского Мэри, оказался парнем на «все сто». Он хорошо пил и неплохо закусывал. И, что больше всего понравилось Сидалковскому, с закрытыми глазами, на звук, разливал по стаканам водку, причем с аптекарской точностью. С вином этого сделать не мог. Особенно с сухим.
— Не те градусы и не та масса, — объяснил виновато.
С паспортом, которого якобы потерял Сидалковский, лейтенант Сапрыкин пообещал уладить. Для этого — как дополнительный документ к метрическому виду — взял газеты с фотографиями Сидалковского, удостоверяющих его личность. Постоянной прописки не гарантировал, а паспорт пообещал, как только Сидалковский женится. Такая перспектива не очень привлекала Евграфа, но другого выхода он не видел. По крайней мере, так ему казалось.
— Сколько ты уже работаешь, Сидалковский? — поинтересовался у него Сапрыкин.
— Три месяца.
— В твоем распоряжении еще один, — Сапрыкин пожал новому знакомому руку и оставил его на поруки мамочке Карапет.
Вторым сюрпризом Мэри стала Тамара. Она дала свое согласие на женитьбу на Сидалковском, не произнеся ни слова. Но Евграф не очень торопился.
— Любовь, как и консервы, очень быстро приедается, — развел он руками.
— Так вы не согласны?
— Согласен, Мэри, но мне не только мое незаконченное высшее образование этого делать не позволяет, но и совесть.
Мэри была удивлена и в то же время разочарована, как после сложного циркового фокуса, который действительно выполнялся очень просто.
— Не смогу, — снова развел руками Сидалковский.
— Что не сможете? — переспросила Карапет.
— Вам в глаза смотреть, Мэри.
Мэри задумалась, ставя на стол свой любимый вечерний омлет, похожий на медузу желтого цвета. Наконец-то нерешительно предложила:
— Можно жениться фиктивно. Тамара так тоже согласна. Ей квартира предоставила.
— Большие всегда думают, — ответил Сидалковский. — Не отнимайте у меня этого права.
— Я вас в шею не гоню, но капитан Сапрыкин…
— Не пугайте меня милицией, Мэри. Наша милиция нас бережет — это, Мэри, я еще со школьной парты запомнил. Завтра уезжаю в «Финдипош».
— Сапрыкин сказал, что ваш «Финдипош»…
— «Финдипош» еще не мой, но это хороший признак…
— Так вот, ваш Финдипош перевели в Кобылятин-Турбинный. Из Киева десять минут ехать на электричке.
— Завтра еду!
Сидалковский проснулся в тот день рано, как никогда. Достал электробритву, побрился и, умывшись над раковиной теплой водой из чайника, смочил волосы. Внешне Сидалковский пытался быть естественным — бриолин не употреблял. Влажную чел выкладывал с помощью гребешка и ладони: вода высыхала, прическа принимала нужную сидалковскую форму. Только после этого тщательно осматривал зубы. Если он в тот день ел малиновое варенье или булочку с маком, которые часто приносила ему Карапет, брал зубную щетку и дополнительно чистил зубы.
— У человека все должно быть чистым: тело, глаза, душа и обязательно зубы, — говорил сам себе.
Рота он сполагивал эликсиром «Ночи Кабирии», и это очень нравилось Карапету. Виски легонько смазывал одеколоном «Каштаны Киева» и только после него, как он говорил, «выходил в народ», унося свою натренированную мимику от зеркала через порог. Перед выходом в свет Сидалковский (если в комнате никого не было) обязательно садился напротив зеркала в большой ажурной рамке и производил не только жесты, но и самую приличную мимику. Когда же достигал того кульминационного момента, которым мы называем по-французски респектабельностью, неожиданно влюблялся сам в себя и приговаривал:
— Ох и Сидалковский! Ох и молодец!
Сидалковский хорошо ориентировался в городе как опытный лоцман между рифами малознакомого архипелага. До вокзала шел быстро, большими шагами, но так, чтобы не потеть. Пота он не терпел. Даже собственного. Ибо считал его врагом «номер один» белоснежных манжетов и воротничка. Прохожие со слишком обостренным обонянием, встречая Сидалковского, подозревали в нем директора или хотя экспедитора парфюмерной фабрики.
На улицах бушевала утренняя жизнь города. Молодые и старшие спешили на работу, домохозяйки в магазины, пенсионеры по сбору утренней информации. Тенистыми тротуарами каталось в высоких импортных колясках будущее поколение.
На осени, недалеко от цветущих каштанов, сидели радикулитники, подставляя свои извитые поясницы утреннему солнцу и ожидая из райсобеза бесплатных путевок в Хмельник или Пицунду.
"У каждого свое", — подумал Сидалковский, садясь в электричку. В вагоне было пусто, как в кармане в конце месяца. Только в последнем купе сидело несколько пижонов с немецкой «Мюзимой» и напевали на свой манер «Два цвета» и «Любимую».
«Я согласен на Тамаре. Я согласен на Тамаре», — постучали печально колеса электрички голосом Сидалковского-второго.
«А что тебе остается? А что тебе остается? — выбивала слова вторая пара колес голосом первого-первого Седалковского…
"Финдипош" Сидалковский нашел сразу. В Кобылятине-Турбинном это был единственный двухэтажный дом, который, как и калибровочный завод, возвышался над огородами и садами. «Финдипош» приобрел здесь популярность так же быстро, как приобретает ее папа римский в Риме.
Яркий и знаменитый финдипошевский лозунг Сидалковский увидел издалека. Он сразу надел свои черные очки «дипломат», потому что буквы были настолько яркими, что от непривычки можно и ослепнуть.
— Идти или не идти? — голосом принца датского спросил себя Седалковский и поднялся на второй этаж. — Когда приехал, так заходи.
«Но ни диплома, ни паспорта. Единственное метрическое свидетельство о рождении с дописанными шестью буквами в фамилии и зачетная книга с «хвостом» по античной литературе, но и у Саприкина».
Сидалковский взглянул на часы: "Идти или не идти?" — и отчетливо постучал в дверь.
— За-ходите! — послышалось по ту сторону двери, обитой свежим черным дерматином, на которой висела голубая табличка с золотыми буквами: «С. С. Ковбык»
В большом просторном кабинете, где когда-то, очевидно, размещалось два класса кобылятинских сорванцов, аж в самом конце под стеной сидел уже знакомый Сидалковскому Стратон Стратонович. От первого взгляда на Евграфа повеяло холодом Ледовитого океана и чем-то еще неуловимым, что даже у Сидалковского вызвало подсознательное чувство страха.
Ковбик сидел
