Искатель, 1998 №2 - Игорь Христофоров

— Я — к директору, — с напускной смелостью выпалил он.

— Вы договаривались?

— У меня к нему письмо.

— От кого? Какая организация?

Охранник казался человеком, с которым ни в коем случае нельзя делиться тайной. Саньке почудилось, что, если он сейчас скажет: «Из зоны», охранник сжует эти слова, как жвачку, и закроет дверь. Но говорить что-то надо было, и он солидно произнес:

— Это конфиденциально.

— А что это? — замерли челюсти охранника.

— Это значит — секретно… Ну, от его родного брата ему письмо.

— А ты что, почтальон?

— Нет, я ваш новый солист, — не сдержался Санька, и у охранника физиономия стала в два раза шире от улыбки.

— Гы-гы!.. Со-олист!.. Тут таких, как ты, солистов!..

— Не скаль зубы, а то в лобешник схлопочешь! — в крике шагнул навстречу Санька. — Иди стучи шефу, что к нему базар есть!

— А сам в лобешник не хочешь?

Охранник напрягся в дверях. Теперь уже шире стало не только его лицо, но и грудь. Кажется, еще немного — и он своими плечищами раздавит металлический косяк двери.

— Чего тут у тебя, старичок? — раздался сзади, из-под мышки охранника, чей-то голосок.

— Фанат какой-то нервный приперся. Я его ща…

Он все-таки шагнул к Саньке и сгреб его за грудки. Голова, гудевшая последние пару часов скорее не от музыки, а от бесконечных часов перелета из Читы в Москву, взвыла пожарной сиреной. Хотя это просто не стало хватать воздуха под клешнями охранника.

— Ты… я… шефу… ска… скаж-жи…

Язык не знал, что пробормотать, чтобы спасти голову. Сирена выла все сильнее, и вот-вот должны были лопнуть барабанные перепонки.

— Слушай, не надо, — попросил откуда-то из глубины все тот же голос. — Давай я с ним сам поговорю. Фанатов уважать надо…

— Фанатов давить надо, — не согласился охранник, но пальцы все же разжал.

— Пошли со мной, — поймали рукав Санькиной куртки уже другие пальцы, тонкие, почти девичьи, вытянули его к себе из-за горы охранника, и Санька с перепугу опять чуть не сделал шаг назад.

Лицо его спасителя было бородато, усато, космато, а над всем этим скопищем иссиня-черных волос несуразно, не к месту лежала отполированная лысина. И только рост мужика, который оказался на пол головы ниже Саньки, как-то успокоил его.

— Меня зовут Андреем, — представился бородач. — Я — барабанщик этой вонючей группы. А ты кто?

— Я-а? — Сирена в голове медленно затихала, и слова можно было произносить без режущей боли в висках. — Я — Александр Грузевич… Санька, короче. У меня это… ксива, то есть письмо Федору Федоровичу от его брата оттуда…

— A-а, понял, — всеми своими волосищами кивнул Андрей.

Вышло похоже на плавное движение опахала у лица арабского владыки. Такое опахало Санька видел в каком-то кино. Не хватало только владыки. Ни Санька, ни угрюмый охранник, который жевал все сильнее и сильнее, будто решил пережевать в муку свои зубы, на эту роль не годились.

— Пошли проведу, — боком стал к двери Андрей.

— Шеф случайных людей запретил пускать, — напомнил охранник и громко, по-насосному, сглотнул слюну.

— Он — не случайный. Ты же слышал. У него важное письмо. Брат есть брат.

Бородач провел Саньку по длинной, как коридор в пересыльной тюрьме, и такой же высокой, как тот коридор, прихожей. Только вместо зеленых камерных дверей с глазками, крытыми металлическими заслонками, вдоль стен по-музейному величественно стояли белые двери. Санька никогда в своей жизни не видел столько белых дверей. От них веяло чем-то больничным. Казалось, что если их открыть все одновременно, то можно будет задохнуться от запаха эфира, лекарств и хлорки.

Они прошли мимо них, и ни одна дверь не открылась. Но когда в самом конце коридора бородач ввел Саньку в небольшую, метров десять квадратных, комнату, запах все же появился. Но не эфира, лекарств или хлорки, а чего-то приторно-сладкого. Почудилось, что кто-то в комнате недавно разлил по оплошности сироп и убежал из боязни быть наказанным.

— Секретарша у шефа. Как обычно, значит… Подожди здесь, — показал на стул, обитый красивой зеленой тканью, бородач. — Кстати, сними куртку.

— A-а, да-да, конечно…

Саньке и самому уже надоел этот болоньевый мешок на теле, от которого пахло вокзальной сыростью и мышами. Он с радостью снял свою дерюгу, но, увидев на вешалке красивую кожаную куртку из коричневого крэка, почувствовал, что не может коснуться ее своей грязной одеждой.

— Может, я в ней побуду? — обернулся он к бородачу.

— Да вешай ты! Мне все равно уходить пора. Я свой вопрос уже решил. Точнее, не решил.

Его тонкие пальчики освободили вешалку от куртки. Бородач накинул ее на плечи, и Санька удивился, что они такие хрупкие у барабанщика. Люди за горой барабанов и тарелок всегда казались ему кузнецами, которые на виду у толпы куют раскаленное железо своим невидимым молотом. А бородач выглядел скорее пианистом. Или даже скрипачом.

— Посиди пару минут. Сейчас секретутка выйдет.

Слово резануло слух, но Санька не стал ничего спрашивать. Усталость и без всяких приглашений посадила его на удивительно мягкий, похожий на пух стул.

— До свидания. — Дал бородач пожать свою тонкую кисть и устало вышел из комнаты.

Санька так старался одновременно и пожать ему эти пальчики и не раздавить их, что даже забыл попрощаться.

Оставшись один, он только теперь заметил электрическую пишущую машинку, потом увидел монитор компьютера на столике секретарши, потом телефон и факс. Комната как будто не сразу стала видна, а вроде бы разворачивалась кадрами из фильма, и на экране появлялось то, куда устремлялась любопытная камера. Когда камера достигла двери, уже не хлипко-белой, а монументальной, в обтяжку обитой темно-зеленой кожей, левая створка ее открылась в сторону секретарской комнаты, и из нее выпорхнула такая красивая девица, что у Саньки похолодело все внутри.

Говорят, что немцы всех своих красивых женщин сожгли на кострах в мрачные годы средневековья. Сожгли потому, что красивых считали ведьмами. Хотя дело, скорее всего, в зависти. В эту минуту Санька бы спас из огня вошедшую в комнату девушку. Если бы ее, конечно, решили сжечь. У нее было такое красивое лицо, что ему даже показалось, что оно светится. Сладко-приторный запах стал еще заметнее. Это были духи, но сравнение с сиропом сидело в башке, и теперь показалось, что Саньке прямо под нос поднесли бокал с этим сиропом.

У девушки почему-то огнем пылали щеки. Она молча, с полным безразличием, будто перед ней была мебель, а не парень неплохого возраста и не самой дурной внешности, проплыла мимо него, и Санька с удивлением заметил,